Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

– Мощью ума, силою мысли! – открыл карты Редингот.

Ходок заглянул в открытые Рединготом карты, но расклада не понял. Обнаружилось это, когда он задал следующий вопрос:

– Без плуга? Без бороны?

– Без плуга и без бороны! – торжествующе сказал Редингот. – А вот скажите мне еще: знает ли мысль границы?

– Это глядя кака мысль… – состорожничал ходок, пяля пустые глаза на собеседника.

– Неверно! – воскликнул Редингот. – Никакая мысль не знает границ! Мысль свободна. Мысль – птица. Высоко парит она – и все ей подвластно! Heißa, juchei!

– Пойду я, мил человек, – неожиданно сказал ходок. – Пора мне…

– Стой, ходок! – пригвоздил его голосом к месту Редингот. – Стой и внемли. Ибо не я говорю сейчас с тобой…

– А кто? – не дослушав, в ужасе перекрестился ходок – и взгляд его стал безумен.

– Человечество говорит с тобой, ходок! Человечество говорит с тобой на понятном тебе языке! (В этот момент лицо ходока совсем утратило человеческие черты, а сам ходок засмеялся). То самое человечество, которое в утробе своей выносило, а потом, уже вне утробы, выпестовало самую светлую, самую чистую и самую грандиозную мысль с тех пор, как стоит земля! Мысль о том, что из коротких прямых спичек может быть выложена по земной поверхности Окружность! И эта Окружность может быть Абсолютно Правильной! Напрягись, ходок! Напрягись как можешь!

По всему было видно, что ходок действительно напрягся, причем напрягся как мог, а мог – как парус. Результат такого напряжения не замедлил сказаться: ходок запрыгал по комнате, высоко подкидывая ноги к потолку и хохоча как бесноватый.

– Ну, это уж слишком, – поморщился Редингот, не любивший крайностей в проявлении чувств.

– Нет, а занятно, елочки-зеленые! – веселился ходок. – Ах, занятно!..

– Я знал, – резюмировал Редингот, – что Вы когда-нибудь очнетесь от вековой спячки! Ваш сын здоров! Он разорвал пелену сна прежде Вас.

– А я сейчас разорвал, – отчитался ходок и строго, но не к месту добавил: – Сон разума рождает чудовищ!

Редингот подошел к двери, приоткрыл ее и произнес:

– Сын Бернар, этот тоже готов.

Сын Бернар увел громко хохочущего ходока из штаба, вернулся и занес его номер в Журнал поступления ходоков.

– Не кажется ли Вам, – озабоченно спросил Редингот, – что номер двести один реагировал несколько странно?

– Да нет, – успокоил его Сын Бернар, – они все так реагируют. Если не тут, так в коридоре.

– Ну, тогда порядок! – облегченно вздохнул Редингот и занялся следующим ходоком, номер двести два. Тот оказался пожирнее двести первого – в точности как и просил Редингот. Миграции этого ходока по комнате уже не были столь стремительны.

Так проходили часы и дни. Впрочем, ни Редингот, ни Сын Бернар часов и дней не наблюдали – и не то чтобы они были ненаблюдательны (например, Редингот был очень даже наблюдательный), а просто они были счастливы. Ведь есть ли на свете большее счастье, чем служить величайшей из идей человечества?

Однако нельзя сказать, чтобы Редингот не готовился к судебному процессу: еще как готовился! Когда не звонил телефон и не донимали ходоки, он раздумывал над речью, которую произнесет по телефону в защиту Марты. Речь была уже готова в принципе – осталось только подготовить ее в действительности. Редингот понимал, с какими именно противниками придется ему столкнуться: в коррумпированном суде защитная речь только проформа! Само собой разумеется, Марту от пожизненного тюремного заточения ничто теперь не спасет, тут уж какие бы ни были у тебя аргументы – конец один. И Редингот ругал себя последними словами: нет чтобы оказаться в первом доме по улице Без. Кончины недели на две раньше: тогда он успел бы застать Марту и удержать ее от поездки на Сицилию! Или – хотя бы поехал на Сицилию вместе с ней и показал бы сицилианской мафии Кузькину мать!.. Тем более что Кузькина мать сама говорила: «Распоряжайтесь мной, как собой: надо кому-нибудь меня показать – показывайте!»

– Кстати, где сейчас Кузькина мать – на случай чего? – спросил Редингот Сын Бернара.

– Удивительным образом здесь! – Сын Бернар даже зарделся от собственной предусмотрительности. – Я уговорил ее пожить у Ближнего: он ее время от времени показывает женщине-врагу, чтобы та не очень задавалась!

– И как женщина-враг реагирует на Кузькину мать?

– Последнее время не очень… Теперь, скорее, Кузькина мать дрожит при виде женщины-врага, как будто это женщину-врага показывают Кузькиной матери.