Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

Выйдя на вокзале в Париже, благородный Эдуард и неверная Кунигундэ сразу предъявили носильщику телеграмму и спросили его, знает ли он сволочей, о которых в ней идет речь.

– Да кто ж их тут во Франции не знает! – хмыкнул носильщик.

– Неужели они уже успели настолько покрыть себя позором? – гневно воскликнул благородный Эдуард. Носильщик сначала печально кивнул, потом приветливо улыбнулся и сказал: – А я узнал вас! Вы благородный Эдуард, а Вы – неверная Кунигундэ, не правда ли? Про вас еще одна идиотская песня поется по-немецки! Сам-то я из Эльзаса родом…

– Ах, Эльзас, мой Эльзас, ты моя религия, – пропела неверная Кунигундэ и стремительно изменила благородному Эдуарду с носильщиком, причем благородный Эдуард благородно сделал вид, что не заметил этого.

– У нас в Эльзасе, – признался носильщик, – эту песню все знают.

– Надо бы как-нибудь туда к Вам приехать! – мечтательно сказала неверная Кунигундэ.

– Может быть, Вам известно, где сейчас находятся сволочи? – перешел к делу благородный Эдуард, с трудом дождавшись, пока неверная Кунигундэ завершит измену с носильщиком.

– Да кто ж этого тут во Франции не знает! В данный момент сволочи находятся во чреве Парижа. – И носильщик быстро, как кофе, растворился в пестрой парижской толпе.

– Чрево Парижа! – отчеканил благородный Эдуард в такси, и таксист дал угарного газу: адрес был знаком ему с пеленок.

Пока неверная Кунигундэ поспешно изменяла с таксистом благородному Эдуарду, тот готовил язвительную импровизацию в адрес сволочей. Он едва успел все обдумать к тому моменту, когда таксист и неверная Кунигундэ отвернулись друг от друга, как незнакомые.

– Чрево. Сто пятнадцать франков, – ухмыльнулся прелюбодей и коварно спросил благородного Эдуарда: – Вы случайно ничего не заметили по пути?

– Нет-нет, – вежливо отвечал благородный Эдуард. – Разумеется, ничего. Решительно ничего!

И всех участников неприятной этой сцены поглотило зловонное чрево Парижа. Человеческие отбросы постиндустриального французского общества липли к благородному Эдуарду и неверной Кунигундэ с грязными предложениями – благородный Эдуард отвергал каждое из них, а неверная Кунигундэ принимала. Крепко держа неверную Кунигундэ за руку, благородный Эдуард пробивался сквозь толпу оборванцев, просто носом чуя местонахождение сволочей. Оказавшись наконец возле них, благородный Эдуард, тем не менее, спросил:

– Вы, что ли, и есть сволочи?

– Конечно, мы, а то кто же! – бравируя своею низостью, отвечали сволочи: один мужчина и две женщины.

Подойдя к мужчине, неверная Кунигундэ внезапно изменила с ним благородному Эдуарду, а благородный Эдуард сумел, уложившись в это время, от начала до конца произнести подготовленную в такси речь.

– Вы, – говорил он сволочам, – смердите, как трупы. Вы загнили и разложились – и сами не заметили как! Настоящая жизнь, полная смысла, проходит мимо вас. Здесь, в самой глубине чрева Парижа, вы предаетесь греху и пороку, забыв о священном своем долге по отношению к человечеству, между тем как человечество взывает к вашей давно потерянной совести. Миллионы ждут от вас простейшей операции, которая под силу и инвалиду, между тем, как три здоровенных лба валяются на боку, и не думая пошевелить ни одним своим утлым членом!

– Вы вообще-то кого имеете в виду? – осторожно попытались понять этот красивый монолог две сволочи, а именно женщины. Они с интересом слушали благородного Эдуарда, в то время как третья сволочь, а именно мужчина, многократно подтверждал на практике репутацию неверной Кунигундэ. Однако сбить благородного Эдуарда с ритма не удалось: его язвительная и полная справедливого негодования речь продолжала звучать несмотря ни на что.

– Час пробьет – и Вам придется держать ответ перед всеми людьми доброй воли! Они спросят вас: скажите нам, сволочи, чем вы занимались тогда, когда лучшие умы человечества кипели и бурлили? Мы валялись на боку, – ответите вы, – и презрение будет вам заслуженной наградой! Дети будут плевать вам вслед, а щедро убеленные сединами старцы, качая мудрыми головами, пройдут мимо, даже не удостоив вас взглядом. И в историю ваши имена войдут не как овеянные славой, а как покрытые позором и ненавистные людям. «Неприкасаемые!» – будут говорить о вас и брезгливо морщиться. И никто не подаст вам хлеба или воды, никто не укроет вас теплым одеялом, никто не сядет на край вашей содомитской постели, чтобы облегчить вам последние часы пребывания на земле. И могил ваших не посетит ни одна собака, ибо не будет могил: прах ваш развеют по ветру, чтобы искоренить память о вас на веки вечные!