Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

Зал оцепенел.

Умная Эльза чиркнула спичкой, поднесла ее к коробку.

Марта прижала к себе Татьяну и Ольгу и, прикрыв ей глаза ладонью, зажмурилась сама.

– Смотреть! – хрипло крикнул им обеим Деткин-Вклеткин. – Иначе вы никогда потом не простите себе, что в этот момент глаза ваши были закрыты!

Как уж Деткин-Вклеткин успел уложиться со всем сказанным в ту секунду, которой хватило на то, чтобы разноцветное кимоно и все вокруг превратилось в костер… по-ня-ти-я не и-ме-ю.

Настоящим художественным произведением может считаться только сожженное художественное произведение. В известном смысле настоящесть художественного произведения и его сожженность даже являются синонимами, ибо сожженность придает литературному целому особую завершенность и дополнительный вес в глазах как современников, так и потомков. Прямо сердце радуется – только представишь себе невзначай брошенные фразы типа: «Вы читали последний – сожженный – роман такого-то?», или: «Меня в его – сожженном – романе особенно потрясло то…», или: «Как сказал писатель в своем – сожженном – романе…» – и т.п. Причем даже не обязательно, чтобы писатель действительно так и сказал: сожженное произведение порождает вокруг себя множество разных легенд. Со временем ему может быть приписана чуть ли не вся мудрость этого мира. В сожженном произведении нет недостатков, сожженное произведение всегда считается самым проникновенным из написанного (имярек), у сожженного произведения нет конкурентов на литературном рынке…

Обо всем этом автор настоящего художественного произведения знал всегда, но никогда не говорил… – да и зачем? Как, о мой читатель, выглядел бы для тебя процесс приобщения к сожженному, то есть более не существующему, тексту? Хватит с тебя – причем позарез хватит! – уже и того, что ты знакомился с творчеством покойника.

Впрочем, литературные критики, вне всякого сомнения, скажут: «Идея сжигать написанное не нова», – и, разумеется, упрекнут автора в плагиате, ибо – по большому-то счету – плагиат это и есть. Действия – они ведь тоже предмет собственности. Отхвати я сейчас себе, например, ухо перочинным ножом – управление по авторским правам тут как тут: пла-ги-ат! И правильно, между прочим. Если уж тебе в начале XXI века приспичило что-нибудь перочинным ножом отхватить, то… вон сколько на тебе свободно болтающихся органов, на которые никто не претендует! Отхвати один такой – и запечатли себя на холсте: дескать, автопортрет с отхваченным органом. И будет у тебя на данный, отдельный, орган авторское право.

Но это я, конечно, так… к слову. Конкретно – к уже неоднократно употребленному мною слову «сожженное». Признáюсь честно, я поначалу хотел было и жанровый подзаголовок такой дать: «Настоящее художественное произведение (сожженное)». Но, убоявшись справедливой критики литературных критиков, воздержался: я и вообще воздержан, ибо мертв. А для себя решил, что не буду рассказывать о намерениях Умной Эльзы раньше времени. Пусть, дескать, повествовательное начало само достигнет своего повествовательного конца.

На золотом пепелище сидели (в порядке алфавита, который, по справедливому, как смертный приговор, замечанию некоего, тоже давно покойного, лингвиста, есть упорядоченный беспорядок): Ближний; дети разных народов; Деткин-Вклеткин; Кикимото; Кунигундэ; Марта, она же Зеленая Госпожа; Мать Кузьки; Редингот, он же не фунт изюма, он же Японский Бог; Случайный Охотник; Сын Бернар; Татьяна и Ольга; тридцать девять кузнечиков своего счастья и Хухры-Мухры. Все они сидели перед небольшой горсткой пепла, которая недавно еще умела плакать и смеяться, за что, в частности, считалась Умной Эльзой, таковою и будучи. А больше в компании никого не было – и отсутствующий отныне в структуре литературного целого автор настоящего художественного произведения подчеркивает это со всей присущей ему ответственностью.

Они сидели в порядке алфавита и разговаривали.

– Главная ошибка в чем… – вздыхал Случайный Охотник, поигрывая ледорубом, все-таки вынесенным им из пламени, – не следовало соглашаться выкладывать Абсолютно Правильную Окружность именно из спичек. Я просто нутром чувствовал, что опасность возгорания художественного целого всегда незримо присутствовала поблизости…