Евгений Клюев - Давайте напишем что-нибудь

– Есть такие два слова – «надо позарез»!

А больше ничего не сказал, сколько его ни пытали, прикладывая к животу раскаленный утюг. Хохотал, да и всё! И, конечно, Марта смотрела на него непременно влюбленными глазами клоуна, хотя обмануть Редингота уже было нельзя: теперь-то он знал, что она любит один вихрь, а потому время от времени, когда тот налетает, Марта становится женщиной… Что касается самого Редингота, то сам Редингот отнюдь не был уверен в том, что он мужчина: вспоминая о Ласточке, Бог весть когда улетевшей в дальние страны, он не мог рассказать ничего такого уж особенного о своих ощущениях как мужчины, ибо ощущал он себя птицей – только птицей и никем больше. Марта, узнав об этом, принялась беспокоиться и беспокоилась отныне все время, то и дело спрашивая Редингота:

– Как это ощущается – быть птицей?

Однако Редингот только и делал, что бессвязно бормотал: они-не-сеют-не-жнут-и-не-собирают-в-житницы, от чего у Марты сильно кружилась голова, потому как на ум ей постоянно прилетала одна и та же жирная невская чайка, которая именно что сеяла, жала и собирала в житницы – а к тому же была еще швец и на дуде игрец, что претило Марте.

Но потом они с Рединготом все равно уехали в Париж, и там Редингот опять вел себя как не фунт изюма и стопроцентный человек – так Марта забыла, что на самом деле он птица, хотя он-то уж совсем явно не сеял, не жал и не собирал в житницы…

В группе слов «лиризм», «драматизм» и «эпизм» самое неприемлемое – последнее. Ужасно, конечно, не хотелось бы ничем таким заниматься, но иногда приходится… Горько то, что при этом сам себе противен бываешь, а все равно занимаешься как миленький, причем иногда целыми днями – и заниматься будешь, никуда не денешься. Так уж человек устроен – тянет его на всякие гадости. Заглянет, бывает, старый, как патефон, знакомый, поглядит на тебя подозрительно, да и скажет:

– Эпизмом, небось, занимаешься?

И отрицать бесполезно, потому что на лице у тебя оранжевым маркером Swan на трех языках написано: «Он занимается эпизмом».

Что касается конкретно меня, то я изо всех сил клянусь тебе, совесть моя читатель, что раньше я никогда эпизмом не занимался, – более того, сама мысль об эпизме была мне противна! Честно сказать, началось это со мной только недавно – каких-нибудь лет десять-пятнадцать назад… то есть, к стыду моему, еще при жизни. Как уж оно так получилось, сам не знаю, но одно могу сказать твердо: получилось у меня это совершенно против воли. Я и сам не заметил, как порок завладел мной: сидел я за письменным столом однажды и вдруг поймал себя на том, что вот уже битый час занимаюсь эпизмом. Но хуже всего было то, что я, оказывается, и накануне им занимался – не ведая, что творю… Понимаете мое состояние? Застукав себя за столь постыдным занятием, я, конечно, немедленно прекратил его и сказал себе: «Руки бы тебе оторвать, вахлак!» Но в ответ услышал знакомое: «Ой, да уж чья бы корова!..» – и тут же получил по шее. Поскольку противник был явно сильнее и коварнее, сопротивляться оказалось бесполезно – и с тех пор я, падая все ниже, то и дело ловил себя на преступном этом занятии. Вот и сейчас, уже после смерти… эх, да что говорить! Простишь ли, простишь ли ты меня, о читатель!..

Хотя, с другой стороны, чего это я так уж перед тобой унижаюсь да раскаиваюсь-то? Неизвестно еще, чем ты, милый мой, занимаешься, когда тебя никто не видит! Может быть, эпизм рядом с этим просто невинная детская забава, да и все! Между прочим, нет хуже однонаправленной коммуникации: когда ты, наивный автор, изливаешь свою душу кому попало – притом что этот кто попало может оказаться таким отщепенцем, которому и вообще не место в демократической структуре нашего общества. А поскольку так оно часто и бывает (оговорюсь, что этим я отнюдь не хочу замарать честь читателей, чья этика высока, как температура на экваторе!), позволю-ка я себе все-таки сказать даже с некоторым вызовом: «Да, мой читатель! Я занимаюсь эпизмом – прими это как должное». И скажу я так потому, что пришло Время: хватит распускать лирические слюни – пора действовать с эпическим размахом! Деткин-Вклеткин в опасности – раз, Хухры-Мухры в опасности – два, Случайный Охотник в опасности – три. А от тебя, читатель, все равно никакой помощи не дождешься!

Итак…

Прямо в этот момент в дверь автора и позвонили – причем аккуратными такими звонками: одним за другим и другим за третьим… то есть нет: сначала одним, потом другим, потом третьим, а то как-то при первом перечислении наоборот совсем получилось, что не соответствует суровой правде момента. Выйдя на аккуратные эти звонки, автор увидел нового персонажа, прежде еще не виданного и в страшном сне. У персонажа этого все было среднестатистическим: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. И голос, которым он звонко сказал: