Георгий Виллиам - Побежденные

У воинского начальника, о котором я говорил в предыдущем очерке, был денщик «дядя Петра», как его все называли. Большой, тяжелый, пожилой мужик с самым обыкновенным мужицким лицом. Хмурый, жесткие солдатские усы, нос картофелиной, глаза детские. В первый раз, как я его увидел, он сидел у ворот на скамейке. Лицо задумчивое, печальное, а на коленях хорошенький мальчишечка в матроске: Оказалось, сын полковника, больной.

– Только дядя Петра и умеет его успокоить, – сказала мне мать ребенка. – Ему бы в сарафане ходить; так дети к нему льнут, что я даже ревновать начинаю. А ведь, представьте, красный, в плену!..

Про себя дядя Петра говорил:

– Все время в неволе – с самой войны. Сначала у немцев три года в шахтах работал и лошадью был – пахали они на нас… Домой пустили, опять мобилизовали, до деревни не дошел, и опять в плен. Ну, признаться, наши расстрелять перво-наперво хотели, да барин мой заступился, к себе взял. Ничего, житье хорошее, только бы домой вот! Ведь мы зубцовские сами: жена: у меня, две коровы остались, ребята, поди, большие стали: шесть лет не виделись!..

Дядя Петра пригорюнился, потом сказал:

– Барыня наша, – она добрая, – красным меня дразнит. А мне что красный, что голубой, все единственно: люди мы подневольные, господам подверженные; ведь и большевики, они нашего брата не очень-то милуют, только что товарищами называют… И когда только вся эта канитель кончится? Али, когда перемрем все? Неужто и правда, что света конец настал?.

В Новороссийске много красных пленных. Был, если не ошибаюсь, категорический приказ, чтобы их не убивали. В рваном холщовом белье, смирные, скучающие, они слонялись по базару, спали на пристанях. Вообще, вели себя, как оторванные от всего привычного мужики. Многие из них не выдерживали голодовки, – кормили их отвратительно, – вынужденной праздности и уходили в горы, «в зеленые». К зеленым население и серая солдатская масса Добровольческой армий;: и даже: стражники, относились двойственно: и побаивались, и сочувствовали. Про них говорили:

– Нас они не тронут… Оружие действительно отберут… У буржуя одежду, которая лишняя, тоже возьмут… А так – народ даже очень обходительный…

Когда на расположенное неподалеку от города царское имение Абрау-Дюрсо, славившееся своим шампанским, напали незадолго до ликвидации добровольчества зеленые, гарнизон отдал им свои винтовки и пулеметы и дал ограбить контору. Отстреливался один офицер, начальник команды. Зеленых, нападающих, было тридцать, солдат – шестьдесят, и сидели они в хорошо укрепленной конторе имения…

Однажды в Новороссийске произошел скандал: осрамилась государственная стража. Переодетый агент контрразведки арестовал на базаре «зеленого». Вынул из кармана револьвер и приказал ему идти впереди себя. Зеленый повиновался, потом внезапно обернулся и уложил агента наповал: револьвер был у него, вероятно, в рукаве шинели. Зеленый, как и обыкновенно, был одет в английскую шинель и фуражку, как и добровольцы. Поднялась суматоха: затрещали выстрелы; многих ранили – ведь толпа! – а зеленый исчез. Говорили, что стража не особенно стремилась задержать его: умирать никому не охота: ни зеленому, ни стражнику.

Узнало об этом начальство и устроило генеральную порку. Всех стражников с базара собрали в комендантское и приказали им перепороть друг друга шомполами. Своеобразная это была картина. Стражники, усатые, нередко пожилые люди, спускали штаны, ложились, получали свои двадцать пять шомполов и принимались на совесть драть своих палачей. Когда кончилась порка, им объявили.

– Завтра опять получите такую же порцию, если не доставите зеленого! Вы понимаете, что полицейский мундир замарали, вахлаки!

Вахлаки почесались и вышли. Двадцать пять шомполов – не шутка; да и мундир опять. Словом, они были задеты за живое.

На другой день зеленый был приведен, связанный и основательно избитый. Какой это был зеленый и был ли он вообще зеленый, это составляло тайну восстановляющих свою честь стражников. Начальству, конечно, было тоже все равно. Страже сказали, что они молодцы, а зеленого в тот же день судили и в ту же ночь повели расстреливать.

На суде зеленый держался удивительно хладнокровно; был вежлив с судьями и за смертный приговор поблагодарил – по традиции всех смертников. Члены суда решили, что он – «идейный» большевик, и были довольны, что осудили, может быть, и не соответствующего, но все же, безусловно, опасного преступника. На казнь его повели, связанного, десять человек. Утром они вернулись с «косы» – место, где расстреливали, на берегу залива, – и отрапортовали, что зеленый, пользуясь темнотой, бежал. Снова были пущены в дело шомполы; на этот раз безрезультатно. Стража стояла на своем: зги не было видно, напрасно только заряды потратили, стреляя в убегавшего.