Алексей Колышевский - Секта-2

Лонгин был человеком честным и мзды не брал, но Киафе было в точности известно, что именно Лонгин, и никто другой, будет руководить казнью на Лысой горе трех преступников, в числе которых оказался схваченный римской военной полицией по ложному навету Иуды Иисус. Подслеповатый сотник подмены копья будто и не заметил: в своем гениальном прозрении Моисей выковал его в точности такой же формы, что была принята в войсках Римской империи спустя тысячу лет после падения метеорита в Ливийской пустыне.

Крест был тяжелым, а тело почти совсем перестало подчиняться, и лишь благодаря невообразимой силе души он медленно шел вперед, понукаемый ударами в спину, но ни обернуться, ни представить себе того, кто эти удары наносит, уже не мог. Оставалось пройти полторы тысячи шагов, и все будет кончено. Он через силу улыбнулся: «Вернее, все только начнется, ведь иначе и быть не может. Ведь если все не так, как многократно являлось мне, если все лишь сатанинский обман, то стоила ли вся жизнь моя того, что сейчас со мною происходит?» Этот вопрос время от времени томил его, и всякий раз, когда душу охватывало смятение, он вспоминал свою мать и то, что было сказанно ею после их встречи, пронзительной и краткой, случившейся на пути из Каны в Иерусалим, когда уже невозможно было что-либо изменить, обманув тем самым идущих за ним учеников, что верили в него более всего на свете. Она стояла в толпе у дороги, и он еще издалека почувствовал ее присутствие, искал ее глазами, а каждый человек из тех, что с восторгом приветствовали его, думал, что это на него смотрит великий пророк, ему уделяет внимание, и сердце всякого наполнялось радостью и желанием жизни. Наконец он увидел ее милое, чуть постаревшее лицо, остановился, спешился, подошел и обнял ее.

– Сможешь ли ты остаться со мной? – Он покачал головой, ничего не ответил, почувствовал, как ослабли, как покорно опустились под его руками ее плечи. – Быть может, я смогу за тобой последовать?

И вновь он ответил отказом:

– Мама, ведь ты знаешь всю правду, знаешь, для чего ты меня родила. Ты не можешь быть рядом со мной вплоть до самого конца. Когда же все будет кончено, ты первой убедишься, что сын твой воскрес. Будет с тобой и некая Магдалена, раскаявшаяся блудница. Раскаянием своим добудет она прощение всем падшим женщинам, дабы они всегда могли вернуться в дом Божий.

– Вот как? Да-да, конечно, все именно так, как ты говоришь. Как тяжело смириться с этим, ведь моя жертва не та, что Господь требовал от Авраама, когда все закончилось благополучно и сын его остался в живых. Как горько понимать, что в твоей жизни более нет для меня места, сынок.

– Моя жизнь мне не принадлежит, – ответил он тогда, и мать, полная скорбного согласия, послушно кивнула в ответ.

Так стоило ли все, что с ним произошло, этого отречения? Ведь он отрекся от матери во имя спасения людей. Ведь так? Или все наоборот, и сделал он это вовсе не ради спасения человечества, не ради искупления своей смертью грехов людских, но лишь ради одного только желания прославиться? Что, если Сатана, с которым он боролся все это время, собираясь сейчас нанести врагу людскому последний, решающий удар, после которого труднее станет лукавому обольщать народы, все же перехитрил его? «Вот уж подлинно, сам я призывал людей не отчаиваться и не впадать в уныние, а теперь, когда вот она, моя цель – место лобное, – уже появилась и надвигается на меня, словно рок неотвратимый, я готов поддаться страсти, обратить дух свой в смятение. Боже мой, Боже, не оставляй меня до самого конца, до кровавой развязки. Пошли мне, Боже, знак, что не лукавый мною правил, что все это твое и твоим лишь промыслом озарено. – Иисус шептал беззвучно, вокруг ревела науськиваемая агентами Синедриона толпа. – Прости им, Боже, ибо не ведают, что творят. Убив меня, обрекут себя тем на вечное проклятие, на гонения и скорбь великую».

– О евреи, что же вы делаете! Будто звери, вы жаждете моей крови! Своей кровью мою не смоете вовеки! – собрав последние силы, воскликнул Христос и, получив очередной удар кнутом по спине от римского надсмотрщика, пал под тяжестью креста, чтоб спустя короткое время встать и продолжить сокращать количество шагов, оставшихся до Лысой горы.

Возле последнего на пути своем дома, стоявшего несколько поодаль от прочих, уже за городской чертой, Иисус остановился, достигнув предела своих физических возможностей. Идти далее не было сил, кровь запеклась на растрескавшихся губах, язык распух от жажды. Глоток воды, вот о чем мечтал он, оперевшись на изгородь, окружающую дом, и бессильно опустив голову, не реагируя уже на удары конвоя.