Алексей Колышевский - Секта-2

Киафа слабо отмахнулся от слов негодяя и, позевывая, ответил, что о таких «пророках» он слышит уже не в первый раз. Небывальщина и глупость, хотя этого смутьяна неплохо было бы изолировать. Он подумает, как это лучше сделать, чтобы не вызвать волнений или еще, чего доброго, восстания.

– Адмор, мне кажется, я знаю, о ком говорит этот смутьян из ессеев. Юношей с душою старика называл проклятый Кадиш своего любимого ученика по имени Йегошуа Хариди, сбежавшего на галере из Акко много лет назад. С ним были еще двое, Шимон Пирус и Фома Каллей по прозвищу «Близнец». Что, если так оно и есть, я прав и умник Шуки возвращается домой?

– И что с того? – Киафа подался вперед, искусно сыграл равнодушие, хотя внутри его все было вовсе не так уж спокойно. – Храм сложен из нерушимых камней, римляне не суют нос в дела веры нашей, так что беспокоиться по случаю возвращения какого-то там Йегошуа Хариди нет повода. Впрочем, ты прав, когда высказываешь мне свои опасения. Это свидетельствует о твоей верности Синедриону и нашей вере, завещанной Моисеем. Мне бы стоило наградить тебя, – проговорил Киафа, внимательно вглядываясь в лицо Иехуды, и с удовлетворением заметил, как при словах о вознаграждении глаза доносчика заметно оживились, радостно забегали. «Значит, все это правда, что он говорит. Значит, нет в том какой-нибудь неведомой мне хитрости. Значит, он не фанатик, а обыкновенный продажный негодяй, которого волнуют лишь деньги, а раз так, то на него можно положиться». – Прикажу давать тебе деньги каждый месяц. Приходи в мой дом тайно, по ночам. Чтобы никто не смог тебя распознать, скрой лицо свое под капюшоном. Как появится тот, о ком ты мне рассказал, немедленно беги ко мне с известием, и я скажу тебе, что надлежит сделать. – Киафа в задумчивости потрогал кончик своего крючковатого носа, придававшего ему некоторое сходство с ястребом-стервятником. – А ответь-ка мне на такой вопрос: где нынче все те, кто учился в ешиве Кадиша? Имеешь ли ты с ними какие-нибудь отношения?

– С некоторыми, Адмор. Но в точности знаю обо всех прочих, где и кто из них сейчас находится.

– И сколько их всего?

– Вместе со мной, Адмор, тех, кто учился у Кадиша, насчитывается тринадцать человек.

– Можешь ли назвать мне их имена?

– Да, Адмор, я с радостью назову тебе их. Это некий Шимон, сын Ионы, по прозвищу «Камень», младший брат его Андрей, братья Игаэль и Яков Зеведеевы, Луккац, который теперь живет в Вирсавии, Варфоломей Нафанаил из Каны Галилейской, Фома, Яков Алфеев, Фаддей Леввей, Симон Кананит, сын Клеопы, а также Савл Шауль, про которого говорят, что он утонул. Еще там были я и Шуки, итого тринадцать человек. Но я раскаялся, я был отдан туда ошибочно, и чем дольше я находился среди тех, чьи имена сейчас назвал, тем более невыносимым для меня становилось пребывание в ешиве. Я часто возражал старому Кадишу, когда он пытался заставить меня заучивать свои возмутительные ереси, а за это он приказывал мне простаивать у позорного столба целыми днями!

«Настоящий предатель, чье сердце ожесточено жаждой мести, а помыслы корыстны. Такой ощущает собственную ничтожность и жаждет сделаться хоть сколь-нибудь значительным лицом, жаждет пусть тайной, но власти. Такой пойдет до конца». – Киафа позвал слугу, велел принести вина, себе разбавленного, а гостю покрепче, помолчал немного, затем сказал:

– Твое здоровье, Иехуда из Кариота, верный сын Израиля, страж иудейский. Познакомься с этим Иоанном, и если предположения твои окажутся верными, если и впрямь ожидает он известного тебе Йегошуа Хариди, то дождись его и войди к нему в доверие. Я смогу возблагодарить тебя, Иехуда, смогу дать тебе то, чего не дала тебе вся твоя прежняя жизнь. Ступай…

Предатель поклонился и вышел. Киафа погрузился в долгие размышления, но в тот день так ни к чему определенному и не пришел. Решение явилось к нему много позже, уже после того, как Иехуда из Кариота принес весть о возвращении Шуки и двух его товарищей из дальних странствий…

Подход Иехуды к Христу произошел с легкостью необычайной, да и сам Иисус, увидев подле Иоанна фигуру, с детства ему знакомую, зеленоватые, словно подернутые тиной глаза Иехуды, его тонкую, почти несуществующую верхнюю губу, без тени и фальши подал ему руку, распахнул объятия, тогда как Петр и Фома этому возобновлению знакомства рады вовсе не были. Воспоминания о проказах прежнего однокашника со временем сгладились, многие подробности были безвозвратно забыты, но впечатление об этом человеке по-прежнему не утратило своей остроты: подловатый двурушник, никогда не выскажет в глаза и сотой части того, что думает, – верно, о нем было сказано насчет камня за пазухой. Но Иисус был ему рад, как был рад всему, что встречал по дороге домой, каждому родному лицу, а для него давно уже не было особенной разницы, знаком ли был ему тот или иной человек прежде. Ко всем он относился одинаково тепло, для каждого имел замечательное в своей доброте слово, быстро и безошибочно находящее дорогу к сердцу человека. И тот, к кому оно было обращено, обретал радость и надежду. Былые, изрядно стертые, взращенные лишь только в одной молитве образы древних пророков воплощал в себе этот молодой человек, с виду самый обыкновенный, но стоило ему заговорить, и окружающие видели в нем невероятное, подлинное совершенство в том виде и образе, как с рождения представляет его каждый. Иехуда, встретившийся им на дороге будто бы случайно (они шли по обочине, он протрусил мимо верхом, а затем с радостными возгласами осадил коня, спешился и бросился к «милым друзьям»), Иехуда, лелеявший во всем и всегда одну только собственную выгоду, Иехуда, столь во многом олицетворявший все главные пороки людские, притворился овцой кроткой и смиренной, до поры укрыв от простого взора свои шакальи, острые, словно римские копья, клыки. И Иисус, который давно уже видел не так, как обыкновенно видят люди, Иисус, взгляд которого освещал любой, даже самый тайный уголок человеческой души, предложил Иехуде остаться подле него: «Вот, думаю собрать философскую, на манер греческой, школу. Пойдешь ли в ученики мои с тем, чтобы после понести слово, тебе данное мною, остальным?» И этот ужасный человек, раздираемый пороками настолько, что и сам не мог бы определить, какой из них в нем верховодит, дал свое согласие, пообещал собрать всех, кого учил когда-то Кадиш, а взамен на свое согласие получил от Иисуса новое имя.