Алексей Колышевский - Секта-2

– Но зачем все это? – с явной досадой в голосе прервал его Фома. – Не лучше ли попытаться стать в этом великом городе уважаемыми, почетными гражданами, обретя богатство и почести, сравнимые с теми, которые оказывают в Иудее и купцам, и чиновникам, и прочим деловым людям? У нас есть немного денег, вполне хватит, чтобы начать свое дело, есть молодость и силы. У тебя есть способность раздвигать воды морские, значит, и все другое тебе по плечу! Ты мог бы стать великим купцом, столь же богатым, как сам царь Соломон, да пребудет душа его в райских кущах, – принялся рассуждать корыстолюбивый Фома, – будешь владеть кораблями и караванами из сотен верблюдов! А мы с Шимоном, – он потупился с наигранной скромностью, – мы будем подле тебя, как твои друзья и ближайшие соратники. Глядишь, и нам от твоей милости что-то да перепадет…

– А ведь и впрямь хорошее дело предлагает Фома, – начал было Шимон, но осекся, увидев выражение глаз Йегошуа. Он смотрел на своих приятелей с такой неприкрытой укоризной, что тем стало не по себе.

– Все богатства, все сокровища земные волнуют меня не более, чем куча глиняных черепков, оставшихся от амфоры, наполненной когда-то наилучшим вином, а теперь разбитой вдребезги. То же будет и с вашими пожеланиями, как и с вами. Проживете, служа прихотям своим, не оставив на земле никакого следа, и имя ваше забудется на следующий день после того, как снесут вас на кладбище. То, что неправедно было вами нажито, растащат алчные наследники ваши, распустят по ветру, не приумножив ничего, гвоздь за гвоздем, монету за монетой. Богат не купец, не чиновник, не первосвященник, богат тот, кто говорит с Богом и ходит поклониться ему дважды в день, утром и вечером. Богат тот, кто душу свою, легкую, как белый пух, не променял на тяжесть скользкой монеты с головой очередного императора. И монета канет в пучину, и тот император моментально забудется, утратив величие по смерти своей. Богат тот, кто останется жить среди людей навечно, усмиряя их страсти, утешая в скорбях, даруя радость и отвечая на все их вопросы. Вот для чего мы прибыли сюда, в самое начало нашего пути, – подытожил Шуки и вновь было замкнулся в себе, но не тут-то было. Двое несостоявшихся богатеев потребовали объяснений.

– Мы не столь мудры, как ты, – ворчал Фома. – Как прикажешь тебя понимать? Когда мы ловили рыбу, а потом ее продавали на базаре, мы были все вместе, делали одно дело во благо самим себе. А сейчас что будет? Чем же мы, по-твоему, должны заняться?

– Станем учиться ловить человеков, – без тени шутки ответил ему Йегошуа. – Вместе с нами на берег Египта сойдет для людей новое время, все вокруг незримо изменится, мы дадим им надежду, и за это нас никогда не забудут.

Шимон, недаром самый старший, но еще и мудрый, в сомнении покачал головой:

– Люди, Шуки, они быстро забывают. Ничто не держится в их памяти подолгу. И никто…

Галера последней успела войти в Александрийскую гавань. Стоило ей миновать линию дамбы, как сзади раздался стрекот мощных, напоминавших мельничные колеса устройств и дробный металлический звук выбираемой со дна претолстой цепи. Вход в порт стерегли две башни, между ними на ночь натягивали эту могучую, толщиной в дюжее бревно цепь, тем самым закрывая гавань от ночных разбойников. Галера на миг ощетинилась поднятыми из воды веслами, и вот они уже заработали вспять, заглушая ход корабля. Город встречал их редкими огнями, черными от ила сваями причала, дальними окриками невидимых уличных патрулей, в безветрии сгустившимися ночными запахами людского быта. Фома с некоторой тревогой вглядывался в незнакомые очертания городских построек, а Йегошуа поставил точку в коротком споре с Шимоном:

– Нам предстоит научиться возвращать память человеческую. Заночуем, братья, на постоялом дворе, а утром тронемся в путь. Я знаю верную дорогу.

Проведя ночь неподалеку от порта и подивившись нравам, царившим в кабаке постоялого двора, наутро они выступили в путь и к полудню достигли небольшого поселения общины ессеев. Здесь их приняли настороженно, несмотря на то что Шуки предъявил некоторые тайные знаки, а именно причудливой формы родимое пятно небольшого размера в виде креста, заключенного в круге. Покойный ныне учитель Кадиш, много лет назад впервые увидев этот символ, спросил, ведает ли мальчик его смысл. Получив отрицательный ответ, рассказал, что крест есть земля, а круг есть Бог-Творец, но дальше объяснять ничего не стал, туманно намекнув на то, что всему свое время. В поселении, куда привела дорога Шуки, Фому и Шимона, действовали свои вековые законы, давно сложился и совет жрецов, который эти законы принимал и строго следил за их осуществлением. С приходом столь ожидаемого на словах пророка совет жрецов утрачивал свою власть и делался ненужным, поэтому Шуки немедленно объявили «самозванцем из-за моря», потребовали, чтобы он сознался, кто подучил его этой ловкой каверзе – выдать себя за мессию. Йегошуа вызвал жрецов ессейских на диспут, те вынужденно согласились, и никто из них не смог превзойти юношу в красноречии и глубине знаний. Шуки показал им такой уровень начитанности, был столь блестяще подготовлен и так замечательно, с таким великолепным красноречием говорил, объясняя законы мироздания красивым и доступным языком, что совет по молчаливому и раздраженному согласию его членов был вынужден признать свое фиаско. Диспут проходил в закрытом доме из тех, что исстари использовали лишь ессеи для своих собраний – даже Фому и Шимона, как чужаков, не допустили внутрь. Старейший член совета, его председатель и верховный жрец по имени Ватья Ахарим внезапно встал, и все прежде жарко звучавшие споры немедленно потухли, словно на уголья вылили целую бочку воды и лишь черная лужа осталась вместо живительного тепла.