Алексей Колышевский - Секта-2

– В пирамидах, как в надежных хранилищах, были замурованы свидетельства мудрости атлантов и содержалась величайшая запись о черной магии длиной в восемьсот локтей, [29] 1 локоть равен примерно 0,45 см. – учил Кадиш. – Фараоны проникли внутрь пирамид, но не смогли разобраться ни в чем, кроме магии… Им кое-что удалось прочесть, и тайное знание стало достоянием египетских жрецов. Они дополнили его своим. Кто-то из жрецов, осознав, что именно им досталось, отказывался применять самые ужасные разрушительные магические практики, заменив их на созидательные белые. С тех пор магия разделилась на черную и белую, но в другой части света, в Тибетских горах, еще за тысячу лет до возникновения Египта появился первый великий пророк Адам, соединивший магию с каббалой – так назвал он знание, открывшееся ему в Шамбале, горной стране, вход в которую становится видимым лишь тому, кто имеет во лбу своем третий, невидимый постороннему глаз и с помощью глаза этого способен зрить сквозь границы миров. Тот, кто видит третьим глазом, избран и посвящен в высшие тайны мироздания, и нет для него преград ни в материальном, ни в духовном мирах.

Египтянам о тайне Адама известно не было, зато прекрасно знали о том евреи, бывшие в Египте частыми гостями – как по своей воле, так и (чаще всего) находясь на положении бесправных рабов.

Моисей, следом за Адамом пришедший великий пророк, в честь которого назван был Йегошуа, с юности принялся изучать магию, но потом перешел к каббале и стал тем, кем он стал, – величайшим из всех, кто жил когда-либо на земле в нашу эпоху после Адама.

Кадиш закашлялся, Шуки подал ему кувшин с медовой водой, но учитель отвел его руку:

– Постигнув знание так же, как постиг его Моисей, ты, Шуки станешь Моисеем, а возможно, что пойдешь и дальше, чем он…

Вот что на самом деле привело Йегошуа в этот край, вот что не давало ему повода и для минутного спокойствия: возможность действительно последовать за Моисеем и стать, подобно ему, вторым мессией, выведшим народ из рабства египетского, из империи, что, унаследовав пороки Атлантиды, тем самым обрекла себя на вымирание и гибель. Находясь все еще в самом начале великого своего духовного пути, он не знал и не мог знать до конца, что цель, казавшаяся ему столь существенной, делом всей жизни, на самом деле лишь малая часть той великой задачи, которую предстояло выполнить ему – юноше, бредущему сейчас по дороге в Гизу в небольшой компании единомышленников. Их путь лежал к подножиям пирамид, туда, где, незаметный даже для наблюдательного глаза, притаился крошечный, нескладный, лишенный всякой торжественности каменный дом, больше похожий на перевернутый короб, в котором кто-то удосужился прорубить дверь. Окон не было, ярчайшее освещение внутри давали сотни, тысячи восковых свечей, отражавшихся в бесчисленных зеркалах, и казалось, что нет предела пространству этого странного и безлюдного места. Вокруг ни души, непонятно, кто зажег свечи, кто ухаживал за этим домом, невозможно было уловить и малейший след или запах живого существа, его прошлого присутствия. Обычно на вещах, побывавших в обиходе, остается незримый отпечаток человеческого тепла, и вовсе не надо обладать особенными способностями, чтобы различить этот отпечаток. Словно животное, человек впитывает, улавливает запах и астральный след себе подобного, но здесь, сейчас, ничего такого и близко не было, словно свечи зажглись сами собой, словно невидимый дух опекал этот не похожий ни на что, невиданный прежде Шимоном, Фомой и присоединившимся к ним Иоанном зеркальный чертог, столь неказистый, незаметный снаружи и наполненный изнутри столь мрачным торжеством, столь явной погребальной печалью.

Йегошуа, стоило ему лишь завидеть дом без окон издалека, весь словно преобразился. Он ускорил шаг и заметно перегнал своих товарищей, а когда до дома осталось не более сотни метров, и вовсе перешел на бег и почти влетел в ожидающую их распахнутую дверь. Подоспевшие друзья увидели своего Шуки, лежащего на белом покрывале, имеющем сходство с саваном, окруженного пламенеющим светом, и от увиденного замерли, охваченные ужасом, предположив, что Шуки, расстроенный изменой ессеев, собрался покончить с жизнью. Но он внезапно заговорил, и голос его звучал не так, как прежде – по-детски, только проявляя первые следы подросткового баска, вдруг срывающегося в смешной фальцет. Голос Йегошуа стал усталым, старческим, и Фома с Шимоном могли поклясться, что слышали этот голос прежде. Более того, он был превосходно им знаком! Ну разумеется, и сомнений быть не могло, ведь это голос Кадиша, их покойного учителя!