Доналд Бартелми - Возвращайтесь, доктор Калигари

О чем думают эти безбедрые одиннадцатилетки, когда в том же самом журнале натыкаются на полосную рекламу Мориса де Паре, изображающую «Бед(р)овых Помощников», которые выглядят как стегано-набивные огузки? («Подлинный агент под прикрытием – добавляет привлекательности вашим бедрам и тылу, моментально!») Если они не способны декодировать язык, иллюстрации ничего не оставляют воображению. «Распалите его неистовство…» – продолжает рекламная подклишовка. Может, оттого-то Бобби и залипает на «ланчиях» и «мазерати»: это оборона против распаленного неистовства.

Сью-Энн пронаблюдала за инициативой Фрэнки Рэндольф и, перехватив мой взгляд, извлекает из ранца не менее семнадцати номеров этого журнала, сует их мне в руки, словно желая доказать: что бы ни предлагали ее соперницы, она их побьет. Я быстро перелистываю их, отмечая поразительную широту редакционного взгляда:

«Детки Дебби плачут»

«Эдди спрашивает Дебби: Согласна?…»

«Кошмары Лиз про Эдди!»

«То, чего Дебби не может рассказать об Эдди»

«Частная жизнь Эдди и Лиз»

«Дебби возвращает своего мужчину?»

«У Лиз новая жизнь»

«Любовь – дело коварное»

«Любовное гнездышко Эдди сшито на заказ»

«Как Лиз сделала из Эдди мужчину»

«Они собираются жить вместе?»

«Не хватит ли помыкать Дебби?»

«Дилемма Дебби»

«Эдди снова стал папой»

«Дебби планирует повторный брак?»

«Способна Лиз достичь совершенства?»

«Почему Дебби тошнит от Голливуда?»

Кто эти люди – Дебби, Эдди, Лиз – и как они попали в такую жуткую переделку? Я уверен, Сью-Энн это знает; очевидно, что она изучала их историю как путеводитель по тому, чего можно ожидать, едва она вдруг покинет этот плоский и тусклый класс.

Я злюсь и сую журналы ей, даже не прошептав спасибо.

Шестой класс начальной школы имени Хорэса Грили – раскаленный горн любви, любви, любви. Сегодня идет дождь, но внутри воздух густ и пронизан страстью. Сью-Энн отсутствует; подозреваю, слегла от нашего вчерашнего бартера. Меня окутывает облаком вины. Она не виновата – я это знаю – в том, что читает, в том, какие образцы предлагает ей корыстная издательская индустрия; не следовало мне дозволять такую резкость. А может, у нее просто грипп.

Никогда еще не оказывался я в атмосфере, настолько пронизанной зарядами недоношенной сексуальности, как сейчас. Мисс Мандибула тут беспомощна; сегодня все идет наперекосяк. Амоса Дарина застали в раздевалке за рисованием неприличной картинки. Прискорбная и неточная, она не призвана служить таком чего-то, но сама по себе – акт любви. Картинка возбудила даже тех, кто ее не видел, даже тех, кто видел и понял только, что она неприличная. Класс гудит от недоосмысленного зуда. Амос стоит у дверей и ждет, когда его отведут к директору. Он колеблется между страхом и восторгом своей преходящей известности. Время от времени мисс Мандибула с укором поглядывает в мою сторону, словно винит в этом брожении меня. Но не я же нагнал такую атмосферу, я сам барахтаюсь в ней, подобно прочим.

Моим одноклассникам и мне обещано все, а превыше прочего – будущее. Мы принимаем вопиющие заверения, не моргнув глазом.

Я наконец собрался с дерзостью и подал прошение о парте побольше. На переменах я едва способен двигаться: ноги мои не желают распрямляться. Мисс Мандибула говорит, что поднимет этот вопрос перед завхозом. Ее беспокоит превосходное качество моих сочинений. Мне, спрашивает она, кто-нибудь помогает? В какой-то момент я балансирую на грани: рассказать ей все или не рассказать? Что-то, тем не менее, предостерегает меня: даже не пытайся. Здесь я в безопасности, у меня есть место; я не желаю снова вверять себя прихотям власти. Даю себе слово в будущем писать не столь превосходные сочинения.

Разрушенный брак, разрушенная карьера оценщика, мрачная интерлюдия в Армии, когда я едва ли вообще был личностью. Такова сумма моего существования до сего дня, тягостный итог. Что ж тут удивляться: единственной надеждой казалось полное перевоспитание. Даже мне ясно, что меня следует основательно переделать. Как эффективно общество, таким манером хлопочущее о спасении своего шлака!

Выдернутый из неизученной жизни среди прочих приятных, обреченных молодых американцев, зарабатывающих деньги, отброшенный назад в пространство и время, я начинаю понимать, как именно сбился с пути, как все мы с него сбиваемся. (Хоть это и далеко от намерений тех, кто послал меня сюда; им потребно только одно – чтобы я снова встал на верный путь.)