Лора Белоиван - Маленькая хня

А больше никто не смеялся.

Хуго был нам полной темпераментной противоположностью. Он чинно уходил спать в 12 вечера, а мы сидели на кухне до четырех, допивая крепленое молдавское винище, и тихими ночными голосами распевали четыре песни, в которых обе знали все слова: уже упомянутую «Every day I spend my time», «Show must go on», «You're in the Army now» и «Черный ворон». Хуго, ироничный интраверт-жаворонок, затесавшийся в компанию двух сов-экстраверток, оттенял наш бешеный букет, как кусочек ледяного ананаса — «розовое игристое», привнося в эту убойную газированную бормотуху некоторое благородство.

В первый же день их пребывания я облажалась. В мозгу моём произошел спонтанный микст между именами «Хуго» и «Хайди». Я нечаянно сказала «Хуйди» и застыла, прислушиваясь к эху вылетевшего изо рта слова. Это была наша первая истерика, из которой мы, кажется, так и не вышли до самого расставания. Когда мы с Хайди уже издыхали на паласе, Хуго безмятежно прокомментировал:

— Хорошая пара, — сказал он, — дядя Фига и тётя Хуйди.

Кстати, они действительно потом поженились, и у них теперь двое детей: Юра и Лёва.

Они старались углублять свой русский, а я страдала от упущенной возможности улучшить свой английский. Когда Ласточкина прислала мне РДО, я почему-то подумала, что мы будем общаться с хорошими швейцарцами на языке Стинга («every day I spend my time...»). Хайди и Хуго мне сочувствовали и даже периодически переходили со мной на английский, но нашего совместного старания хватало до первого «ёбтвоюмать». И тогда они привели мне Практику Языка.

Практику звали Дэниэл, у него было узенькое личико с крупным орлиным клювом, глаза умирающей от голода рыси, синяя куртка с большим масляным пятном на животе и курсантская шапка-ушанка с морской кокардой во лбу. Ошибиться было невозможно, и мои адаптированные к России швейцарцы мгновенно определили в облике Дэниэла отбившегося от стаи гражданина США. Так оно и оказалось: Дэниэл приехал в Россию делать бизнес, выбрал для этого почему-то Хабаровск, заручился поддержкой каких-то своих якобы знакомых, те его не встретили, адреса Дэниэл не знал, но решил сразу не улетать, а немного осмотреться. Его очень удивляло, что буквально каждый его взгляд на окружающую действительность оценивался аборигенами ровно в 40 долларов. Стоило ему что-нибудь потрогать, как с него требовали 40 долларов и заворачивали потроганное в сверток из серой бумаги. Когда таких свертков стало у него очень, очень много, Дэниэл перестал распускать руки.

— Я так удивлен, — делился Дэниэл, — у вас всё имеет одинаковую цену. Бутылка воды Бьюэйратино — 40 долларов, билет из Хабаровска до Владивостока — 40 долларов, вот эта прекрасная шапка — тоже 40 долларов!

Я слушала язык его носителя и гнала из своей башки имя царя, превращавшего любое говно в золото. С Хайди мы старались друг на друга не смотреть, но в какой-то момент я нечаянно подняла взгляд, а она не успела отвернуться. Одновременно вскочив и роняя табуретки, мы швырнулись с ней вон из кухни: на тот самый палас — умирать. Хуго остался в кухне с Дэниэлом, с вежливой доброжелательностью пояснив ему нашу экстренную эвакуацию:

— They just have need a toilet.

— Oh, — сказал Дэниэл.

Ближе к вечеру он ушел. Мы вызвали ему такси. Жил он в гостинице, в которую его поселил Интурист, отловивший беднягу сразу, как только тот приехал из Хабаровска. Номер в той гостинице был единственным предметом, за который Дэниэлу приходилось платить гораздо больше, чем 40 долларов. Да, я забыла сказать: по словам Дэниэла, родившегося, выросшего и, надеюсь, всё-таки сумевшего вернуться в Чикаго, бизнес в России он хотел построить на деньги папы, оставившему идиоту-сыну почти миллионное наследство.

— Бизнес в России, — дивилась Хайди после ухода моей Практики Языка, — бизнес в России.

— Да... — качал головой Хуго.

— Как вы думаете, он индеец? — спросила я, вспомнив вдруг облик сильно похудевшего Гойко Митича.

— Не думаю, — сказал Хуго, — скорей всего, он евреец.

— Нет, этого не может быть, — сказала Хайди, — он не говорил, что у него умерла мама. Значит, она жива. А если у него жива мама, а он евреец, то он, скорейшая вероятность, здесь бы не был, — и, обернувшись ко мне, добавила: — это сослагательное наклонение, я сильно правильно его знаю.

И вот Хайди снова прилетала в город В. Я встречала ее в аэропорту и сильно опасалась не узнать. Несмотря на собственный опыт жизни с Яхтсменом, я почему-то всё равно была уверена, что замужество способно изменить сущность человека. Хайди думала аналогично. Как раз накануне этого её прилета мы с ней и переговаривались в духе «я буду лысая, на костылях и с букетом подсолнухов», и именно тогда первой её фразой в аэропорту стало: «ты шутила про подсолнухи».