Лора Белоиван - Маленькая хня

Девочка совсем было хотела не пойти на праздник и непременно бы осталась дома, кабы не одно «но»: не встретиться с Володей Ульяновым, учеником соседней мужской гимназии, было ей совершенно не под силу. А бал планировался совместным, мальчики и девочки двух учебных заведений будут танцевать весь вечер и целоваться за тяжелыми гобеленовыми портьерами, за которыми обычно так трудно отыскать вакантное место, но трудно — не значит невозможно. Фанни любила целоваться.

История, как всегда, закрывает рот на самом интересном. Например, мы так и не узнаем, любил ли целоваться Ульянов, а если любил, то умел ли это делать, не напускивая слюнявых ручейков в рот влюбленной в него гимназистки. Поскольку нам не известна данная тонкость, оставим ее в покое и пойдем дальше, согласившись с тем обстоятельством, что, каr бы дурно ни целовался будущий Ленин, Фанни это нравилось. Настолько, что она выкупила у старшей сестрицы-рукодельницы обещание испечь четыре дюжины эклеров, добровольно расставшись в обмен на это с великолепным, совершенно новым альбомом... роскошным альбомом с золотым обрезом и такими соблазнительными розовыми страничками, что сравниться они могли в своей притягательности лишь со знакомыми нам гобеленовыми портьерами.

Володя же Ульянов не терял ничего. А, ничем не жертвуя, мужчина не способен оценить презента фортуны в виде женщины, потенциально готовой на гобелен. Аксиома! Фаньке предстояло проверить ее на своем опыте и с печалью убедиться в том, что аксиомы не требуют доказательств. Впрочем, Ульянов впоследствии наломает так много дров, что одно-единственное полено в образе Фаньки можно легко исключить из прейскуранта недобрых поступков драматурга. Однако злопамятный автор этой повести не забудет ничего. Главным образом потому, что глупая очкастая австровенгерка чем-то — не ищите и не высматривайте, чем — близка его сердцу».

Как ни просила я Ленина вспомнить момент, в который он выбрал направление отъезда из Москвы, все было бесполезно: старая мумия твердила что-то невнятное. Из тех писателей, с кем мне пришлось столкнуться за время работы у Кербера, этот был самым трудным. Даже Лев Николаевич Т., вторая и отнюдь не последняя встреча с которым произошла у меня несколько позже, не произвел на меня столь удручающего впечатления, как это чeчело, вместившее в себя такие обрывочные воспоминания, что соединить их в общую композицию почти не представлялось возможным. Впрочем, у меня была совсем другая задача, совсем другая. Если хотите, мы съездим с вами на могилу, что на Лесном кладбище 14-го километра. Я вас сама и отвезу.

Ужасно долго ремонтировали мою «Камину», ужасно долго! Глядя на влажный, по обыкновению, город из окна автобуса и не умея сосредоточиться ни на чем другом, кроме радио Fine и Э.Э. Радзиньски, я часто грезила, как говорю водителю, что ничего ему не должна, потому что он всю дорогу сношал меня своим радио. Но потом до меня дошло, что акцией неплатежа я как бы признаю легитимность насилия. Так что я всегда расплачивалась.

А думать в автобусах невозможно, однако запретить мозгам жить своей жизнью еще труднее. Поэтому я заключила с ними некое конформистское соглашение: в автобусе я им прощаю все — при условии, что они ко мне не лезут и, конечно, лучше бы это был какой-нибудь другой праздник, а не Рождество с его звездой, перекочевавшей из над-Вифлеемских небес в женскую прогимназию имени цесаревишны Татианы. Лучше, потому что на следующий день, а точнее, вечер, Фанькин духовник только руками развел, выслушав от угреватой прихожанки рассказ про то, в каких обстоятельствах та утратила девичество. Выслушал и — не допустил к причастию. «Плевать я хотела», — сказала Фанька и с тех пор ни ногой не ступила в церковь. «Фанинька, — сказал чуть позже Володя, — единственное, что я смогу для тебя сделать, это застрелиться. А жениться, извини, не буду». На том и порешили: Фанька — со слезами, Ульянов — с великим облегчением за столь дешево доставшееся фанькино согласие на безбрачную дружбу».

«Хозяин банковал...»

Это я убила Майкла Раунда. Я. Я. Я.

Мозги дурили меня как хотели. Самым низким предательством мозгов по отношению ко мне я считаю удивительное их свойство запоминать песни, услышанные в автобусах, а затем подстерегать меня врасплох и воспроизводить музыкальные композиции моими губами и моим же голосом. «Поцелуй меня везде, восемнадцать мне уже», — негромко, но отчетливо спела я однажды в кабинете директора Института биологии моря Дальневосточного отделения Российской Академии наук, выложив из рюкзака фотокамеру и поставив диктофон на «record. Нестарый отнюдь профессор посмотрел на меня с великим недоумением. Под взглядом потомственного океанолога, к которому я пришла за интервью, я безумно покраснела и молвила: «ой, блядь...» Уже дома выяснилось, что диктофон записал только мою арию и слово «блядь», после чего я, видимо, машинально вдавила кнопку «stop».