Игорь Гамаюнов - Свободная ладья

Он спел «Осенний мелкий дождик», «Не разбужу ли песней удалою», а «Вечерний звон» даже дважды, потому что, оказывается, в Саратове – объяснил Виктору его седовласый родич – исполняют эту песню не так, как в Москве.

И наконец спросил Виктор про Капитона.

– Упрямый был дед, – пожаловался на него Владимир Матвеевич, осуждающе качая серебристой головой. – Сколько его с бабкой ни звали жить – и в Саратов, и в Дербент, и в другие места, – так и не уехал из Глотовки. Всё твердил – мол, дома умирать легче. – Вздохнул прерывисто. – Теперь-то я понимаю, дома действительно легче. – И добавил: – Ты съезди к нему. Если стариков встретишь, они должны помнить, его там все Капитой звали. Хотя вряд ли – вымерли или разъехались. Ну хоть на кладбище зайдёшь, навестишь, там у нас целый угол афанасьевский – уж и не разобрать, кто где. Когда в тридцатых всех голод накрыл, хоронили друг друга кое-как, лишь бы земле предать.

В Глотовку Виктора повёз саратовский приятель на стареньком «Москвиче». Дорогу знал плохо, и они, ныряя по разбитым просёлкам, долго не могли найти нужный поворот.

Наконец, свернув у прозрачной лесополосы (за ней вдалеке мелькнула тёмно-зелёным облаком неожиданная здесь сосновая крепь), миновали заросший бурьяном искорёженный остов ржавеющего комбайна и увидели впереди обрыв, край земли, за которым – знойное марево. А на самом краешке обрыва – церковь без креста, с дырявым куполом и облупленной колокольней. Внизу – цепочки домов с огородами, сияющая излучина Терешки, бегущей к Волге, а дальше – синие дали с набегающими пышно-белыми облаками… Почти как и за тысячу верст отсюда, подумал Виктор, в приднестровском селе Олонешты, куда отец, гонимый ветром истории, однажды привёз их с матерью и скарбом на полуторке, сказав, что живописнее места быть не может.

Теперь Виктор понял почему: днестровская пойма там была почти копией того, что открылось ему здесь; отец метался по южным селам Молдавии в поисках привычного образа утраченной родины .

Пошёл Виктор к церкви. Сухая ломкая полынь хрустела под ногами. Шагнул в дверной проём. Сумрачно. Прохладно. В углу – шевеление. Всмотрелся – овцы от жары прячутся. Штукатурка с церковных сводов почти вся осыпалась, но там, где удержалась, сохранила роспись: вон рука, в ней – кусок свитка со старославянской вязью. Вот фрагмент золотистой ризы в крестах. А вон там, среди дождевых пятен, жгуче темнеет глаз и сияет колючка тернового венца.

Спуск к реке извилист и крут. Там, в низине, у самой излуки теснятся несколько обшитых тёсом и тёсом же крытых ветхих домов, кажущихся необитаемыми. Оказалось, это всё, что осталось от Глотовки. Чуть выше по течению, в полукилометре, приезжими поселенцами выстроены новые дома, под шифером, издалека белеющим, и названо село по-новому – Подгорное. А здесь осталась лишь одна короткая и безлюдная улица.

Виктор поднялся на крыльцо ближнего дома (ни заборов здесь, ни ворот!). Постучался. Услышал за дверью какое-то шевеление. Толкнул дверь, увидел: бредёт навстречу по сумрачным сеням ветхий старичок, серебристая щетина на впалых щеках, подслеповато щурится. Поздоровались. Спросил Виктор, знал ли он Капитона.

– Да кто ж Капиту не знал! – неожиданно звонким голоском откликнулся старик. – Он же у нас старостой был. Вон там, на бугру, за церковью сосны видел? Это он насадил – всех нас гонял на посадки, чтоб, значит, песчаный бугор укрепить. Тот сосняк так и называется – «Капитонов бор». А дом его вот здесь, напротив нашего, стоял, на берегу, я мальчишкой к нему бегал песни слушать, сыновья его – Матвей и Михаил – больно голосистыми уродились.

Виктор слушал старика, переживая ощущение чуда: словно скрипнула ось времени и, остановившись, пошла в обратную сторону. На семьдесят лет назад! Его собеседнику и, как оказалось, однофамильцу – деду Анатолию Афанасьеву – в те времена было то ли пять, то ли семь лет, точно он не знает. Но хорошо помнит: приезжают к Капите сыновья, и всё село тянется в церковь – слушать псалмы. Потом пение продолжалось в Капитоновом доме, за праздничным столом. Кто не помещался, стояли на улице, у распахнутых окон. Что пели? «Степь да степь», «Скакал казак через долину» – всё нашенское . Капитон знал их все, он-то и пристрастил сыновей к песням.

– Разворотливый был мужик, – рассказывает дед Анатолий. – За всё брался: кожи выделывал, колёса мастерил, лошадей разводил. На барже зерно по реке сплавлял, да не рассчитал чегой-то, разорился, снова колёсником стал. Все к нему – у него колёса крепче. Денег накопил, сынам образование духовное дал, они в церквях окрестных служили.