Олег Павлов - Асистолия

В тот день — когда решился — он играл в офисе на компьютере в шахматы и проигрывал все партии, впервые вдруг подумав: кому?

А вся жизнь, разве вся она может быть поражением?

И если поражение, то кому же, кому?!

Стоило услышать этот голос, приглушенный массивной дверью, но так близко — и он как мальчишка хотел броситься бежать.

Старуха впустила гостя со страхом, похоже, так и не расслышав, кто он такой, но тут же плаксиво преобразилась, с порога называя молодого мужчину доктором: или ждала, или верила только врачам.

Глазки ее уже благодарно слезились, хоть он ничего не успел сказать. Теперь было поздно, и он страшился: себя самого, ее жалких, выдавленных из себя слезок, всего, что видел.

Даже поворачиваясь, она задыхалась, и, боясь потерять опору, хваталась то за стены, то за мебель, передвигаясь точно в полусне.

Розовый махровый халат без пуговиц, когда-то, наверное, перешитый из полотенец, в котором не умещался живот, будто в наказание вис на плечах, распахнув исподнее, обноски: безразмерные панталоны, майку в дырочках… Все, что осталось, кроме спущенных и перекрученных чулок. Старуха толкала, передвигала свою же тушу. То, что душило, давило и стало бездушной массой.

Больше ничто не помогало в огромной запущенной квартире. Как если бы и не было ничего своего. Только стулья. Стулья, на которые опиралась, как на костыли. Но хватало сил даже не жить — цепляться за жизнь. Цепляться — и чего-то ждать. Теперь на одном из них сидел он. У скомканной кровати, похожей на гнездо, где старуха, напоминая своей беспомощностью птенца, открывая рот, жадно просила в ответ его слов. Бесцветные жиденькие волосики на голове, слюнявые губки. Белая, рыхлая, как из муки, как дитя. Оно, время, сделало ее такой. И что-то сделало с ним, безжалостное, если тетка смотрела — и не узнавала.

Пахло лекарствами…

“Я не какаю! Я не могу покакать!”.

Было, старуха растерялась, глядя на него, умолкла — но снова подала голос, испугавшись своего же молчания.

“Ко мне приходит женщина, соцработник, она сказала, звоните в поликлинику. Доктор, что мне делать? Я выпила слабительное. Позвонила в поликлинику, в “скорую помощь”. На меня кричали, помогите! Поставьте мне клизму… Я этого не вынесу!”.

Его вырвало у подъезда.

В чувство привела какая-то молоденькая стервочка. Но даже не испугалась — напала, огрызнулась: “Совсем совесть потерял, урод!”. Сама как зверек. И шубка, шкурка… Белый мертвый мех.

Накренилась, будто бы падая, угрюмая каменная башня.

Поскользнулся на ледяной корочке — но удержался.

Спасительное чувство опустошения.

Сумерки.

Этот город.

Слился в сплошную сумасшедшую линию.

Зарево рекламы.

Движение, где тянутся без конца потоки машин, как сцепленные, отправленные кем-то куда-то вагоны.

Тлеющий, дымящийся.

Замороженный воздух. Тающий, когда дышишь. С дыханием превращаясь в пар, но вмиг замерзая — исчезая, так что не отогреть.

Наледь, по которой передвигаются одинаковые инвалиды, точно у всех протезы вместо ног.

У метро он вытащил из портфеля коробку конфет и впихнул в задавленную всем, что стало прахом, чугунную урну в форме цветка.

Купил самые дорогие.

Теперь избавился, выбросил.

И не успел отойти — его подарок выхватил пьяненький, с улыбкой блаженного на побитом испитом лице.

Старуха в своем склепе… почему она жила столько лет — а его отец был мертв? Она и этот шизик-астрофизик — а его отец?! Кто же достоин жизни? Кто из людей? Кто готов на все — на все, что получит вместе с жизнью и будет цепляться из последних сил?!

Всего мгновенье — эскалатор плавно погружает в мир иной.

Здесь тепло.

Метро — вход куда-то.

Исчезновение, отсутствие.

Как и его мысли — это вход куда-то.

Человек со своими мыслями — он как под землей.

Ему кажется, он становится невидимкой.

Но все видел, все понимал.

Люди под землей.

Девушка в переходе, каждый раз на одном и том же месте, но только в рабочие дни. Маленький подлый театрик жизни. Голова упала, как у повешенной, на груди картонка, где большими буквами: помогите умирает мать.

Мать.

Как бы он хотел оглохнуть и не слышать ее, совсем, навсегда.

Зачем ей это было нужно?

Хотела, чтобы ему стало больно?

“Я любила твоего отца!”.

“Если бы любила — он бы не умер”.

Пощечина.

Он скажет: “Ну вот и хорошо, нам пора разъехаться”.

Ночью вызывали “скорую”.

Ей сделали укол.

Саша, ее мольба: “Почему? Почему?”.