Алекс Тарн: И возвращу тебя…

— Ну, касбу-то, конечно, пришлось основательно побрить. А как же иначе? Если, допустим, маньяки сидят в каком-нибудь доме в глубине, то до него еще добраться надо, до дома этого. А улица узкая… а нож широкий… ну и… Едешь себе полегоньку, вокруг мины рвутся — бах!.. бах!.. на каждом метре по несколько штук!.. пули градом!.. а вокруг дома падают! А каждый дом еще и внутри заминирован. Упал — взорвался! Такой грохот стоит… — он покачал головой и неожиданно заключил: — Неприятно.

— Что неприятно? — не понял Колька. Резюмирующее слово плохо вязалось с общим воодушевлением рассказчика.

— Дома рушить неприятно. Жалко. Сволочей-то, которые там все заминировали, я бы голыми руками душил, без всякого. А дома жалко было. Завалишь ножом стену, а за ней — комната. Ковер висит, телевизор стоит, диван, стена с фотографиями. Может, там десять поколений жили, в этом доме. Жалко… — помрачнев, Бухарский Медведь полез в сумку сбоку от сиденья и вытащил бутылку дешевого арака. — Вот только этим и спасаешься. Хочешь?

Колька отрицательно помотал головой.

— Хотя, один черт эти дома уже никуда не годились… — глоток помог Баруху вернуться на оптимистический лад. — Все заминировано. В дверь заходишь — взрыв; холодильник открываешь — взрыв; садишься на диван — то же самое… игрушку поднимаешь… гады…

Впереди уже виднелись сады и белые домики с красными крышами — Гуш Катиф.

— Скоро приедем, — сказал Барух. — Тебе в какое поселение?

— Ганей Ям.

— Ага… — бульдозерист наморщил лоб, что-то высчитывая. — Я в Ганей Ям буду к трем часам дня, не раньше. Можешь там меня и дожидаться. А захочешь пораньше вернуться — лови попутку. Обратно вывозят без проблем, вопросов не задают. Только сувенирами не увлекайся. Мародеров нынче много развелось. Шастают по пустым домам, берут бесхозное.

Колька вспомнил фарфоровые чашечки в вагончике у Виталика.

— Спасибо, — сказал он. — Мне ненадолго. Так что обратно я сам доберусь. Ты обо мне не думай. Где можно сойти?

— Да вот, как в Гуш заедем, там и сойдешь. Я-то дальше еду, в Неве-Дкалим…

Колька молча кивнул. Он испытывал какое-то праздничное волнение, как перед свиданием. На въезде в анклав джип сопровождения развернулся и, облегченно фыркнув выхлопом, помчался назад к «Кисуфим».

— Ну вот… — подмигнул Барух. — Теперь можно. Мой тебе совет, сходи здесь. Отсюда по прямой до Ганей Ям два километра. Пешком быстрее доберешься…

…Колька шел налегке: рюкзак остался в Виталиковом вагончике. Рюкзак ему теперь ни к чему. И хорошо — на черта лишнюю тяжесть таскать? Люди так часто обрастают вещами, а зачем? Разве вещи заменят счастье? Нет, не заменят. Счастье — это как сейчас: свобода плюс дом, в котором ждут. Теперь у него был дом, были жена и дочь, ждущие его в этом доме. Было замечательное, трудноопределимое ощущение предстоящей встречи, свидания — радостного, как весеннее утро, когда точно знаешь, что ничто не может помешать этой радости, хоть весь мир перевернись… потому что она, радость, больше самого мира. А если ничто не может помешать, то она никуда и не денется, правда? И тогда можно позволить себе эту маленькую хитрость — оттягивать и оттягивать чудесный момент встречи, сжимая в груди собственное нетерпение, подобное пружине; не торопясь, нести свою душу к неизбежному, чрезмерному счастью и бояться при этом лишь одного — чтобы сердце не разорвалось от его чрезмерности.

Даже зной не очень мешал — видимо, из-за близости моря. Оно находилось совсем недалеко — вот за этой апельсиновой рощей должен быть небольшой поселок, домов на пятьдесят, а за ним сразу берег. А оттуда уже до Ганей Ям не больше километра. Колька пересек рощу и остановился в недоумении. Поселка не было. Вместо аккуратных домиков с красными крышами, садами и клумбами перед Колькой расползалось омерзительное грязное пятно, свалка строительного мусора, воняющая миазмами вывороченных из земли канализационных труб. Он потряс головой. Может ли такое быть, чтобы они с Кацо не обратили внимания на эту свалку, когда проезжали тут в прошлый раз? На эти тучи мух, на запах, на ядовитый дым от сжигаемого мусора?

«Все может быть, — сказал он себе. — Ты тогда был очень напряжен, потому и не заметил. А Кацо, конечно, заметил, но не сказал. Да и почему он должен был об этом сообщать? Подумаешь, свалка…»

Колька двинулся дальше, обходя свалку. Теперь уже он торопился. К радости предстоящего свидания примешалась смутная тревога; ее нужно было рассеять, и чем скорее, тем лучше. Но тревога не рассеивалась, а наоборот, росла, как дрожжевой гриб, заслоняя собою съежившееся ощущение счастья, загораживая небо, мешая дышать. Последние сотни метров он проделал бегом. Вот дорога, ведущая к воротам Ганей Ям… надо только обогнуть вот эти деревья… в горле безумно колотилось сердце… ничего… это от жары, Коля, это от жары… Господи!.. Ну зачем ты так? Ну пожалуйста… Сделай, чтобы… я ведь никогда, никогда…