Алекс Тарн - И возвращу тебя…

И все же он чувствовал, что не может отмахнуться от своего старого приятеля, как отмахнулся бы от какого-нибудь настырного полицейского или чиновника. Но, с другой стороны, что он может рассказать Берлу — он, Гамаль Азала, чье племя живет контрабандой вот уже несколько десятков лет, с тех пор, как чей-то карандаш прочертил по линейке прямую линию границы между Израилем и Египтом, разломив большую семью надвое проволочным забором? Разве забор — преграда для бедуина? Разве испугает бедуина пограничный джип? Тем более, что сидят в том джипе парни в военной форме, но с той же самой фамилией — Азала…

Берл ждал. Гамаль пожал плечами, усмехнулся.

— Зря ты ко мне с этим прикатил, братан. Наврал твой торгаш. Мы такими делами не занимаемся. Камхин на рынке продаем, тем и живы. Хочешь, дам кило?

Берл покачал головой и встал с подушек. В его глазах уже не было прежнего смущения.

— Нет уж, бижу, — сказал он, отряхивая пыль с колен. — Я трюфеля не ем. Подавиться боюсь. Спасибо тебе за кофе. Привет семье. Коля, пошли!

Гамаль смотрел вслед отъезжающему автомобилю. На душе у него было смутно.

Выбравшись на шоссе, Берл открыл окно и ожесточенно сплюнул.

— Что такое? — спросил Колька почти злорадно. — Не помог душман? А ты бы с ним поменьше лобызался. Эти гады только силу понимают.

Берл нажал на газ так резко, что машина взревела от неожиданности и отчаянно прыгнула вперед.

— Ты не возражаешь, если мы немного помолчим, Коля? — сказал он и снова включил радио на полную громкость. — По дороге сюда наговорились.

Колька пожал плечами и отвернулся. Странным образом ему полегчало. Машина неслась по раскаленному шоссе; за окном мелькали чахлые рощицы высохших деревьев, редкие бедуинские станы, мусорные свалки, зеленые оазисы негевских киббуцев. Берла душил гнев. Это ж надо на такое нарваться! После всего, что было, после… тьфу! Он ожидал чего угодно, только не этого пренебрежительного, откровенного в своей наглости вранья. А он-то со всей душой, чуть ли не на брюхе… помоги, мол, братишка, надо, мол, позарез… Никогда ничего не просил, никогда! А ведь мог бы, имел право. И вот… Давно его так не унижали.

«Ну ладно, не можешь помочь — значит, так и скажи, я бы что, не понял? — мысленно выговаривал Берл воображаемому Гамалю. — Зачем же ты со мной так, как будто я торгую у тебя контрабандные сигареты на бедуинском рынке? Тьфу, зараза! Ну ничего, ничего… теперь по-другому поговорим. Не один ты в Негеве Азала. Много вас тут, шакалов, расплодилось… Найдем кого за шкирку подержать.»

Он пристукнул по рулю так яростно, что машина жалобно вякнула. Колька усмехнулся. В Беер-Шеве Берл свернул налево, на Офаким. Насколько он помнил, один из гамалевых дядьев держал там лоток на рынке.

«Небось, краденым торгуешь, сука… — Берл зловеще ощерился на беер-шевские кварталы. — Ничего-ничего… с тобой-то я церемониться не стану, не то что с твоим племянничком. Отдам Кольке, пускай он из тебя ремни режет. Для него вы все на одно лицо — душманы. И ведь недалек от истины, ох, недалек…»

На 25-ом шоссе они уперлись в пробку. Машины продвигались вперед медленно, малыми порциями, как будто кормя с ложечки дальний перекресток. Колька огляделся. Большинство автомобилей вокруг были украшены оранжевыми ленточками — у кого-то они развевались на антенне, у кого-то висели на зеркале заднего обзора. В одежде водителей и пассажиров также преобладали оранжевые цвета. Колька покосился на Берла.

— Опять перекрывают шоссе?

— Ага… — Берл хмуро кивнул и выругался. — Только тут все наоборот: перекрывает полиция, а эти прорываются. И я, дурак, хорош: совсем забыл, что в Офаким сейчас просто так не проедешь. Вот ведь… как с утра не заладится… И не развернуться, мать его…

— А что у них там такое в Офаким?

— Демонстрация.

— А что за…

Берл разраженно стукнул по рулю.

— Слушай, бижу, погоди с вопросами. И так голова кругом. Дай подумать.

Не доезжая полусотни метров до перекрестка, они встали глухо — ни туда, ни сюда. Люди вокруг выходили из машин, разминали затекшие ноги, переговаривались. Колька тоже открыл дверцу и вылез наружу, подальше от мрачно молчащего напарника. Зной тут же навалился на него потной тяжелой тушей. Поворот на Офаким был и в самом деле перекрыт полицейскими машинами. Менты в голубых рубашках стояли на манер киношных шерифов, заложив руки за спину, широко расставив ноги и надвинув на глаза козырьки лихо заломленных фуражек. Дубинки и пистолеты торчали из них, как рукоятки зонтов из галантерейных стендов. Обвешанные шнурами, наручниками, переносными рациями, знаками отличия и еще какими-то непонятными скрепками, табличками, сумками и подсумниками, менты олицетворяли собой закон во всем его неумолимом многобразии.