Михаил Кривич - Из жизни собак и минотавров

Неудивительно, что вскоре после начала курса ОКД инструктор поставил Трошу в голову собачьей колонны. И до самого окончания он оставался ведущим, во всех упражнениях показывая пример остальным кобелям и сукам. А на выпускном экзамене вышел конфуз.

На глазах восхищенной публики Троша безукоризненно выполнил все стандартные команды, без сучка и задоринки преодолел полосу препятствий, не шелохнулся, когда инструктор пальнул у него над ухом. Осталось пройти последнее испытание, да какое там испытание – небольшой искус. Инструктор протянул ему на ладони неаппетитный ссохшийся кусочек сыра, на который наш пес дома бы и не посмотрел. Троша без особого интереса его обнюхал, поглядел на дочку, поглядел на меня, как бы извиняясь, после чего деликатно взял искушение зубами и, не обращая внимания на наши отчаянные «фу!», проглотил.

Домой мы шли понурив головы: вместо заслуженного «отлично» Троша получил «уд». Очевидно, понимая трагичность случившегося, он виновато поглядывал на нас. Я пытался успокоить дочку, но она не могла смириться с провалом, и через несколько дней они отправились на пересдачу. Троша вновь безукоризненно прошел все испытания, но, кажется – сам я на действе не присутствовал, – опять что-то намудрил с подачкой. Ну не мог он равнодушно пройти мимо кусочка сыра! На этот раз ему поставили «хор». И по сей день у меня на кухне висят в рамках два Трошиных диплома – удовлетворительный и хороший…

А вот на курс защитно-караульной службы Трофима, несмотря на настойчивость дочери, так и не зачислили. Инструктор был непоколебим и неподкупен: ну какой он, к черту, сторожевой пес, с его-то размерами! И послал нас куда подальше, то есть в школу норных собак, к которым Трошина порода, собственно, и относилась. Будучи противниками охоты, мы, в свою очередь, отказались. Отсутствие норного образования не помешало Трофиму успешно отлавливать мышей всю его долгую жизнь. Он был чистейшей воды практиком.

Вернемся, однако, к тому, ради чего затеяны эти записки, – к моим устным рассказам внуку перед сном. За несколько месяцев я исчерпал все бесхитростные факты Трошиной биографии, да и Паша подрос, теперь ему уже требовались более острые сюжеты. И я стал их сочинять, неизменно, впрочем, отталкиваясь от реальных событий.

Возьмем, к примеру, упомянутую историю с попугаем Аркашей. Ну ревновал его Троша к нам, ну попытался однажды открыть его клетку. Ну и что? История на пять – десять минут, не больше. А наш попугай был настолько интересным персонажем, что, бесспорно, заслужил участие в самом серьезном приключении.

В соседнем доме умерла пожилая женщина, и мою жену попросили на время приютить осиротевшего волнистого попугайчика. «На время» вылилось в несколько лет – до конца его птичьей жизни.

Поселившись у нас на кухне, зелененький с желтым Аркаша поначалу лишь что-то невразумительно напевал и начирикивал, а мы сетовали на то, что устроители его судьбы нас беспардонно надули и он никакой не говорящий. Прошла неделя-другая, и как-то вечером, когда все мы сидели на кухне, Аркаша потоптался на своей жердочке, устраиваясь поудобней, и этак задумчиво сказал:

– Я уж два месяца не получаю пензию…

Мы от удивления разинули рты, а Аркашу понесло. Скороговоркой, будто боясь, что его перебьют, не дадут договорить, он пересказывал нашими голосами кухонные разговоры минувшей недели, громко смеялся, сердился на Трошу за то, что тот зашел в квартиру с грязными лапами и повсюду наследил, спрашивал кого-то, не налить ли чаю, вставлял в свою речь пассажи из «Эха Москвы» и время от времени представлялся: «Аркаша – золотой мальчик, Аркаша – маленький попугаич…» Представляясь, он нередко называл себя не только по имени, но и по фамилии, моей фамилии, которую я порой в шутку добавлял к его имени. Отсюда и «попугаич» – моя фамилия кончается на «ич».

Справедливости ради надо сказать, что речь Аркаши часто была неразборчивой, но по интонации нашего попугаича почти всегда угадывалось, кого он имитирует. Впрочем, имитирует ли? Мне порой казалось, что его человеческая речь вполне осмысленна. Как-то раз, наслышанный о говорящем попугае, ко мне зашел мой старинный товарищ Михаил Борисович Черненко, а Аркаша, как назло, не имел ни малейшего желания вступать с ним в беседу. Гость подъезжал к нему и так и этак, но попугай словно набрал в рот воды. Посидев с нами, напившись чаю, Михаил Борисович собрался уходить и напоследок сказал: «Все, Аркадий, я пошел, будь здоров, Аркадий». Прошло всего несколько минут после его ухода, как Аркаша расправил перышки и произнес тоном, каким посылают куда подальше: «Пошел, Михал Борисыч, пошел…»