Михаил Кривич - Из жизни собак и минотавров

– Вам бы только всех сук перетрахать! – кипятился Макс, едва не кидаясь на возлежавшего в позе римского патриция Лопуха.

– А вы напрочь имбридированы, словно какие-нибудь Габсбурги. Вот и ваши щенки уже на собак не похожи, – возражал Лопух, впрочем, возражал лениво и насмешливо, потому что уж кто-кто, а Макс не имел ни малейшего отношения к этим самым собачьим Габсбургам.

Тимофей, с его сомнительным по части породности отцом Троллем, с его собственными кутятами – как они там? – от метисочки, был склонен скорее принять сторону Лопуха. Однако горячность Макса, вескость его аргументов в ком угодно могли поколебать веру в идеи интерпородизма. Единая раса – это, конечно, прекрасно, но сколько красок потеряет мир без чистопородных колли, без английских и французских бульдогов, даже без йорков-недомерков, наконец. Все это надо было хорошенько обмозговать.

А вот в чем антагонисты Лопух и Макс сходились безоговорочно, так это в отношении к Большому контакту. Когда разговор впервые зашел о нем – дело было поздней ночью, Наталья Георгиевна погасила на кухне свет и отправилась спать, – Тимофей просто остолбенел. Он-то думал, в тайну из тайн посвящен он один, избранный. И вот те на! О Большом контакте запросто болтают на кухне. И что болтают!

– Я этих контактов нахлебался, когда со слепыми работал, – прикрыв глаза, гудел Лопух. – Что не так, так палкой по спине. Нет уж, увольте от таких контактов…

– Палкой по спине – это еще ничего. Если, упаси Бог, такое случится, этот гребаный Большой контакт, тебе палка сахарной косточкой покажется… – Макс то поднимался с подстилки, то снова плюхался на нее. – Нас миллионами отстреливать будут, в корейских ресторанах места в холодильниках не хватит, шапок нашьют на несколько поколений вперед… Нет, братцы, нам такие контакты не нужны. Лучше уж как собака Баскервилей… – Он повернулся к Тимофею: – А ты что об этом думаешь?

От неожиданного обращения Тимофей растерялся и, не зная, что ответить, неопределенно буркнул.

– Насчет Баскервильской ты, брат, загнул, – заговорил Лопух, – но я уверен, что Большой контакт – это всего лишь идиотская выдумка оголтелых пансобакистов. Делать им нечего, кроме ловли блох, занятия себе не могут найти, вот с жиру и бесятся.

– Ну вот! Ну вот! А вы со мной спорите! – горячился Макс, хотя спорить с ним никто и не собирался.

Лопух что-то ответил, Макс продолжал гнуть свое, но Тимофей их уже не слышал. Уткнувшись носом в здоровую лапу, он думал о добре и зле, которых так много в окружающем его мире, наверное, того и другого поровну, думал о причудливых собачье-человечьих отношениях и еще о том, что все это дано свыше, и не с того уровня, откуда ему спускают невнятные инструкции, а еще выше, неизмеримо выше. И там, высоко-высоко-высоко, должно быть, все так и задумано, устроено: чтобы собаки жили рядом с людьми, и дельфины тоже, ну не рядом, а в воде поблизости, чтобы собаки и дельфины, а может, еще какие разумные существа всегда посылали двуногим сигналы о своем разуме, о готовности прийти на помощь, сделать доброе для них, для людей, дело. И от этого все становятся хоть немного, но добрее – и собаки, и дельфины, и люди тоже. С этим Тимофей и заснул.

Михаил любил шахматы, а Лопух с Максом и примкнувший к ним теперь Тимофей любили смотреть, как он играет. Не то чтобы их интересовала сама игра, просто в гостиной было уютно и тепло, потрескивали полешки в настоящем камине, возле которого все трое укладывались и грелись в полудреме. Впрочем, неугомонный Макс долго дремать не давал, будоражил друзей, то и дело навязывал им какой-нибудь бессмысленный спор.

Вот и сейчас он приставал к Лопуху: «Ну вот скажи, если ты такой умный, почему мы не можем играть в шахматы? Глупее людей, что ли?» Лопух, которому шахматы были до фонаря, только чтобы отвязаться от Макса, пробормотал что-то банальное насчет слабости абстрактного мышления и неспособности собак к счету. Для неугомонного спорщика этого было достаточно: «Ах слабость, ах неспособность! А что ты скажешь о цирковых?! И они к счету не способны?»

Бубнеж Макса раздражал Тимофея, отвлекал от мыслей о своем. Тяжело вздохнув, он встал и подошел к шахматному столику, за которым сидели Михаил и его частый партнер – высокий костистый мужчина с морщинистым лицом и длинными седыми волосами. Он всегда приходил с мальчиком-инвалидом лет тринадцати, привозил его в инвалидной коляске, а в гостиной пересаживал в кресло. Вот и сейчас все трое сидели, молча глядя на клетчатую столешницу с резными фигурками. Тимофей подошел к ним и вспрыгнул на стоявший у столика стул. Мальчик, не отрывая взгляда от доски, погладил его по спине. Тимофей вежливо шевельнул хвостом и тоже уставился на доску.