Михаил Кривич - Из жизни собак и минотавров

На плечах беспорядочно отступающего неприятеля Тимофей ворвался в подсобку. Последние твари проносились мимо него и серой пеной, как остатки грязной воды в раковине, утекали куда-то за мешки с гнилой картошкой, где, должно быть, таились неведомые ему крысиные ходы и лазы. По инерции он задушил парочку замешкавшихся зверьков и остановился. Кислота ненависти постепенно отливала из головы и через дрожащие негнущиеся лапы уходила в залитый кровью пол подсобки. Брезгливо переступая через крысиные трупы, Тимофей медленно побрел в торговый зал.

Кошка лежала на боку и зализывала кровоточащие лапы. Когда она повернула к Тимофею голову, ему показалось, что в глазах ее мелькнула благодарность.

Он доковылял до стены, тяжело плюхнулся возле батареи и, положив голову на лапы, устало закрыл глаза.

Утром Тимофея выбросили на улицу.

Обычно магазин открывала Клава, потом появлялась тетя Шура, успевавшая прибраться с вечера, последними подтягивались неопохмелившиеся и потому злые ханыги. И лишь часам к одиннадцати подъезжал апельсиновый «жигуленок» хозяйки. На этот раз по какому-то стечению обстоятельств магазин отперла директриса. Зажгла свет в зале, увидела сотни дохлых крыс на полу и хлопнулась в обморок. Явившиеся на работу Клава и тетя Шура застали ее лежащей на полу с задранной юбкой, из-под которой выглядывали голубые трико с начесом. Видавшие виды продавщица и уборщица овощного поначалу тоже остолбенели от увиденного, но быстро пришли в себя и стали отпаивать водой хозяйку. Когда та оклемалась, поднялся крик, какого Тимофей никогда в жизни не слышал.

Бордовый рот хозяйки изрыгал ругательства, смысл которых был недоступен Тимофею, их просто не было в его словаре. А физиономия директрисы стала фиолетовой – сравнялась цветом с волосами. Она орала о гребаном зоопарке, который развели в магазине, и антисанитарии, грозилась уволить всех до единого и в первую очередь ханыг. Виктор и Виталий безмолвно стояли в дверях, всем своим видом давая понять, что осознали ответственность за случившееся.

– Вон! – истошно орала эта фиолетовая пришелица с иной, наверняка дурной, недоброй планеты. – Вон! Мать вашу перемать! Вон отсюда!

Она грозила вставить предмет, коим никак не могла обладать – это понимал даже Тимофей, – всем присутствующим в ухо, глаз, нос, еще в какие-то части тела и, тыча унизанным перстнями толстым пальцем в сторону двери, твердила свое «вон-вон-вон».

Уверенные, что хозяйское «вон» относится к ним, ханыгам, понурые Виктор и Виталий продолжали топтаться на пороге магазина. А Тимофей уже понял, что гонят его, и пошел к двери. Кто-то из ханыг успел шепнуть ему что-то ободряющее: мол, не ссы, кобеляка, оторется блядища, успокоится, ты и вернешься. Но Тимофей будто не слышал их. Он вышел на заплеванный тротуар под моросящий весенний дождик и пошел через улицу, не обращая внимания на бегущие машины.

За свою короткую жизнь он уже сталкивался с людской злобой. Но такой черной неблагодарности он не ждал даже от не лучшей части человечества. И впервые пришла Тимофею в голову крамольная мысль: а нужна ли кому его высокая миссия?..

Под осенним дождем Тимофей пришел в овощной магазин и под таким же, нудным, моросящим, даром что весенним, оказался на улице. Как и полгода назад, идти было некуда.

Не обращая внимания на пролетающие мимо, разбрызгивающие грязь машины, Тимофей по диагонали пересек широкую улицу и с опущенной головой потрусил по тротуару. И опять, как полгода назад, перед глазами мелькал движущийся лес человечьих ног, раскисшие клочки газет и обертки от мороженого, вонючие бычки.

Все время, проведенное в овощном магазине, Тимофей совсем не бывал на улице. Три-четыре раза в день он выходил через черный ход во двор, быстренько метил чахлые кустики, обнюхивал в поисках адресованной ему одному корреспонденции скамейки и сугробы, а потом спешил обратно в тухловатое тепло подсобки. Сейчас, вновь оказавшись в суете большого города, он смутно почувствовал какую-то перемену. Вдоль домов, у магазинных дверей понуро стояли немолодые мужчины и женщины с опрокинутыми лицами, в руках они держали кофты, пиджаки, штаны, большей частью бесформенные, ношеные, у ног на тряпицах, газетах, а то и прямо на асфальте были выложены тарелки, книги, гаечные ключи, баночки сапожного крема и прочая совершенно ненужная собаке дребедень. А еще Тимофей заметил новые, приметные ярким своим пластиком будки с обращенными к прохожим стеклянными окошками. Возле одной из таких халабуд Тимофей остановился, привлеченный острым запахом горячих сосисок. Безумно захотелось жрать.