Филип Рот - Болезнь Портного

Оказывается, в то утро, когда Хеши был на соревнованиях, дядя Хаим позвонил Алисе Дембовски (они жили в цокольном этаже дома на Голдсмит-авеню, в котором служил швейцаром Дембовски-отец), и сказал, что хотел бы встретиться с ней в полдень у озера в парке Викуахик; что это очень срочно, поскольку речь идет о здоровье Гарольда — он, дядя Хаим, не может говорить об этом по телефону, поскольку даже миссис Портная не до конца в курсе дел. В парке он пригласил эту худющую блондинку сесть на переднее сиденье его автомобиля, поднял все стекла, чтобы никто не слышал, и поведал Алисе о том, что сын его неизлечимо болен, что у него что-то с кровью, но бедный мальчик об этом пока не знает. Такая вот история, плохая кровь, выводы делай сама… Доктор сказал, что Гарольду нельзя жениться — никогда. Никто не знает, сколько лет еще отпущено Гарольду, но мистер Портной не хотел бы сознательно обрекать на грядущие страдания такую невинную молодую девушку, как Алиса. Чтобы хоть как-то смягчить удар, он хотел бы сделать ей небольшой подарок, которым Алиса может воспользоваться по своему усмотрению — кто знает, вдруг это позволит ей найти кого-нибудь другого… И дядя вытащил из кармана конверт с пятью двадцатидолларовыми банкнотами. И перепуганная глупышка Алиса Дембовски взяла тот конверт. Подтвердив тем самым то, в чем с самого начала были уверены все, кроме Хеши (и меня): полька вынашивала план, заключавшийся в охмурении Хеши ради денег его отца, и в последующем его разорении.

Когда Хеши убили на войне, вся эта публика не нашла ничего лучшего, как смягчить горе тети Клары и дяди Хаима пронзительными словами утешения:

— По крайней мере, он не оставил вас с невесткой-шиксой. По крайней мере, он не оставил вам внуков-гоев.

Конец Хеши и его истории.

emp

Даже если я считаю себя настолько важной шишкой, что не могу соизволить зайти на пятнадцать минут в синагогу, — а это ведь все, о чем он меня просит, — то выказать элементарное уважение и не превращать себя, всю семью и мое вероисповедание в посмешище я просто обязан. И потому должен немедленно переодеться — хотя бы раз в год — в приличествующую праздничному дню одежду.

— Прошу прощения, — бормочу я, повернувшись к отцу спиной (как водится), — но то, что это — ваша религия, еще не означает того, что это и моя религия.

— Что ты сказал? Повернитесь-ка лицом к собеседнику, мистер. Я хочу удостоиться чести получить ответ лицом к лицу.

— У меня нет религии, — говорю я, любезно оборачиваясь примерно на полградуса.

— У тебя нет религии, да?

— Я не могу.

— А почему? Ты что, какой-то особенный? Смотри на меня! Ты у нас какой-то особенный, да?!

— Я не верю в Бога.

— Сними с себя эту спецовку, Алекс, и надень что-нибудь пристойное.

— Это не спецовка. Это «Левис».

— Сегодня — Рош Хашана, Алекс, и для меня твоя одежда — рабочий комбинезон. Иди сюда, надень галстук, пиджак, брюки, чистую рубашку, и постарайся выглядеть сегодня как человеческое существо. И туфли, мистер, кожаные туфли.

— Рубашка моя чистая…

— Ох, свалитесь вы с коня, мистер Шишка. Тебе четырнадцать лет, и поверь мне, ты еще не знаешь очень многого. Сними сейчас же эти мокасины! Кого, черт возьми, ты изображаешь? Индейца, что ли?!

— Послушай, я не верю в Бога и в иудаизм. Вообще ни в какую религию. Все это ложь.

— Ну да, конечно…

— И я не собираюсь делать вид, что этот праздник что-то значит для меня, когда он ничего не значит! Я все сказал!

— Может, религиозные праздники ничего не значат для тебя потому, что ты ничего о них не знаешь, мистер Большая Шишка? Что ты знаешь о Рош Хашана? Один факт? Может, два? Что ты знаешь об истории иудеев? Какое ты имеешь право называть религию, которая устраивала людей помудрее и постарше тебя на протяжении двух тысяч лет, — какое ты имеешь право называть ложью эту историю страданий и боли?!

— Бога нет и не было никогда, а потому, уж извините, из моего словарного запаса для обозначения подобных вещей более всего подходит слово «ложь».

— Тогда кто же создал Вселенную, Алекс? — спрашивает отец презрительно. — «Она просто возникла». Ты это хочешь сказать, да?!

— Алекс, — вмешивается моя сестра, — папа всего лишь хочет сказать, что если ты не хочешь идти с ним, то хотя бы переоденься…

— Но зачем?! — ору я. — Ради того, чего никогда не было?! Почему бы вам не попросить меня переодеться ради какого-нибудь бродячего кота или дерева, например? Они, по крайней мере, существуют!