Филип Рот - Болезнь Портного

— Джек, — говорит мама. — Ты бы хоть прикрыл за собой дверь. Какой пример ты показываешь — сам знаешь кому?..

Ах, если бы он показывал мне пример, мама! Если бы только «сам знаешь кто» черпал вдохновение в вульгарности «сама знаешь кого»! Если бы я научился черпать из бездонных глубин его вульгарности, вместо того, чтобы стыдиться еще и отцовской неотесанности! Стыд и стыд, и стыд, и стыд — куда бы я ни повернулся, всюду опять нечто, чего мне надо стыдиться.

emp

Мы пришли в магазин к дяде Нэту. Я хочу плавки с гульфиком. Мне одиннадцать лет, и это моя тайна: я хочу плавки с гульфиком. У меня хватило ума не говорить об этом заранее, я об этом даже не заикнулся, но как же я смогу заполучить вожделенные плавки, если не попрошу об этом? Дядя Нэт, расфуфыренный усатый щеголь, снимает с полки пару мальчишечьих купальных трусов — именно таких, какие я носил всегда. Он говорит, что это — как раз то, что надо: быстро высыхают и не натирают промежность.

— Какой твой любимый цвет? — спрашивает дядя Нэт. — Может, подобрать тебе плавки, раскрашенные в цвета школы?

Я заливаюсь краской, хотя это он сказал, а не я.

— Я не хочу больше таких плавок, — едва сказав это, я начинаю чувствовать, что в воздухе запахло жареным: сейчас меня, недозрелого подростка, унизят в очередной раз.

— Почему? — спрашивает папа. — Разве ты не слышал, что сказал дядя? Это лучшие…

— Я хочу с гульфиком!

Да, сэр, мама реагирует немедленно:

— С гульфиком? — переспрашивает она с улыбкой. — Для твоей маленькой штучки?

Да, мама, представь себе: для моей маленькой штучки.

emp

Главой рода — удачливым дельцом и домашним тираном — был старший брат отца, Хаим — единственный из всех моих тетушек и дядюшек, кто родился на другом берегу и разговаривал с акцентом. Дядя Хаим занимался «лимонадным» бизнесом: производил и продавал сладкий газированный напиток «Скуизи», непременный атрибут нашего обеденного стола. Дядя вместе со своей неврастеничной женой Кларой, сыном Гарольдом и дочкой Марсией жил в густонаселенном еврейском квартале Ньюарка, занимая второй этаж дома на две семьи, находившегося в их собственности. На первый этаж дома дяди Хаима в 1941 году въехали мы. Папу тогда перевели в Эссекское отделение «Бостон энд Нортистерн».

А уехали мы из Джерси-Сити из-за разгула антисемитизма. Перед самой войной, когда Бунд набирал силу по всей стране, в Джерси-Сити нацисты устраивали свои сборища в пивной, которая находилась всего в нескольких кварталах от нашего дома. По воскресеньям, проезжая мимо этой пивной в автомобиле, папа поносил нацистов последними словами — достаточно громко для того, чтобы его слышал я, и достаточно тихо, чтобы его не слышали наци. Потом, как-то раз кто-то намалевал ночью свастику на фасаде нашего дома. Затем кто-то вырезал свастику на парте еврейки-одноклассницы Ханны. Саму Ханну однажды всю дорогу от школы до дома преследовала шайка разъяренных подростков-нацистов. Родители мои были вне себя. Однако дядя Хаим, прослышав про наши злоключения, весело рассмеялся:

— Это вас удивляет? Вы живете, окруженные с четырех сторон гоями, — и это вас удивляет? Евреям место среди евреев, особенно , — дядя — делал ударение на этом слове, чего я не совсем понимал, — особенно когда дети растут в окружении лиц противоположного пола.

Дядя Хаим любил демонстрировать свое превосходство над папой, и не раз с удовлетворением указывал на то, что наш дом в Джерси-Сити — единственное жилище, населенное исключительно евреями, в то время как его квартал, Викуахик, целиком населен евреями. Моя двоюродная сестра заканчивала тогда школу Викуахик-Хай, — так вот, из двухсот пятидесяти выпускников было лишь одиннадцать гоев и один цветной.

— Ну, что ты на это возразишь? — спросил дядя Хаим.

…В общем, после долгих раздумий, папа подал заявление о переводе в город, где он родился, и хотя его непосредственный начальник не хотел терять такого ценного работника (и потому, естественно, отклонил папину просьбу), мама, взяв дело в свои руки, сама позвонила в бостонскую штаб-квартиру компании, и после совершенно невообразимого переполоха, о котором я даже говорить не хочу, папино прошение удовлетворили: в 1941 году мы переехали в Ньюарк.

Гарольд, мой двоюродный брат, как и все мужчины в нашем роду — кроме меня — был коренаст и приземист, и очень походил на актера Джона Гарфилда. Мама моя обожала его и частенько вгоняла Гарольда в краску (потрясающий талант у леди), заявляя в присутствии любимого племянника: