Мария Галина: Покрывало для Аваддона

— Не торопись, уже всё расхватали.

— Юра! — удивляется Августа, — какими судьбами?

— Да вот, зашёл… А кто этот юноша?

— Это мой племянник, Изя.

— Не знал, что у тебя племянник… Слышали новости? Зяму-то вчера замочили… среди бела дня… Говорят, люди Али-Бабы…

— Надо же! — удивляется Августа.

Интересно, думает Ленка, а вдруг киоски и впрямь перекрасят?

— Понравилась выставка? — благожелательно спрашивает Нарбут.

— Да мы ещё не смотрели, — Ленка озирается вокруг, но из-за обилия народу собственно выставку разглядеть почти невозможно.

— Ну, тогда пардон… Не буду мешать, — и Нарбут исчезает в толпе.

— Вот, — говорит Августа, раскрывая проспект, — «работы молодого скульптора отличаются тонким лиризмом и экспрессией. Им свойственно смелое соединение традиционной пластики и нетрадиционных материалов».

— То есть? — спрашивает Ленка.

— Ну, вот, — Августа кивает в сторону дрейфующей группы с психоаналитиком Кишинёвским в качестве организующего элемента, — видишь, там в углу — куча песка, а из неё торчит целлулоидная рука. Ну, куклу он закопал…

— Подумаешь…

— «Последний призыв» называется.

— Не годится. Нам камни нужны.

— Вон там, — говорит юркий Изя, ныряя за спины собравшихся.

— Вот она… гвоздь программы.

Они боком протискиваются сквозь толпу и оказываются перед огромной непонятной конструкцией, похожей на сцепившиеся в экстазе велосипеды: над четырьмя ржавыми ободьями с намалёванными белой краской глазами возвышаются мрачные фигуры с торчащими наружу рёбрами и чудовищными масками вместо лиц.

— Лицо львиное, — комментирует Изя, восхищённо огибая конструкцию, — лицо орлиное… лицо человечье… Как вы думаете, тётя Августа, вот этот — херувим?

— С такой-то будкой? — сомневается Августа.

Скульптура водружена на груду плоских камней.

— Который? — деловито спрашивает Ленка.

— А почему ты думаешь, что тут должен быть только один? Может, тут все они…

— Не ищи простых путей. Точно — один. Но — который?

— Вон тот, — уверенно говорит Изя, — видите, на нём буква «шин»?

— Сейчас я его…

— Господи, что люди-то подумают, — стонет Августа, — мы же как вандалы какие-то…

— Не боись. Зато это безопасно. Никакой тебе мочиловки, никакой мафии — ну, подумает кто-то, что мы слегка не в себе. А мы скажем, это такая акция — обычное дело на таких вот сборищах… отколупнём камень и порядок…

Ленка пытается выдернуть камень из конструкции, но он закреплён на редкость надёжно.

— Ну, как вам понравилась скульптура? — раздаётся доброжелательный голос.

Ленка торопливо прячет руку за спину.

К ним походит художник Макогоненко с початой бутылкой коньяка. За ним, влекомый неодолимым порывом, следует молодой корреспондент Сахаревич из «Южной мысли» с пустой рюмкой в руке.

— Очень экспрессивная композиция, — деловито говорит Августа, — и материал оригинально скомпонован. Скажите, а что символизируют эти камни?

— Канувшую цивилизацию, — уверенно говорит Макогоненко, — мечту о золотом веке, рухнувшую под напором хтонической материи… Я взял их с еврейского кладбища.

По-моему, символично.

— А то, — говорит корреспондент Сахаревич, рассеянно постукивая рюмкой о бутылку.

— «Железные лики века» называется, — продолжает пояснять скульптор. — Буквально вчера последнюю планку припаял.

— Это интрепретация видений Иезекииля? — любезничает Августа.

— Чего? Нет, это моё…

— Ну… — Августа в затруднении переводит глаза на скульптуру. — А… Скажите, пожалуйста, это мобиль?

— Мобиль? Я не делаю мобилей. Впрочем, это мысль…

— Не мобиль? А что там тогда тикает?

В наступившей внезапно тишине слышны отчётливые щелчки часового механизма.

— Бомба! — орёт журналист Сахаревич, — мужики, там, в этой хреновине бомба…

Присутствующие с нездешней скоростью устремляются к выходу, сталкиваясь и застревая в дверях.

Поэт Добролюбов, мужественно сдерживая напор, спасает перепуганную Генриетту.