Энтон Майрер - Однажды орел…

Затем торжественно сняли покрывало с памятника — каменной плиты, выглядевшей до абсурда будничной и небольшой. Его преподобие Эккерт предложил всем прочесть молитву, а потом вперед выступил с горном ветеран из тридцать второй дивизии и протрубил сигнал отбоя: звуки пронеслись в неподвижном воздухе, как легчайшие, чистейшие стеклянные шарики. На этом церемония закончилась. Все поднялись со стульев. Несколько солдат окружили Сэма и пожимали ему руку, разговаривали с ним. А Томми все еще не понимала, что же она чувствует, зачем приехала, что должна делать или говорить.

Люди бесцельно толпились на траве вокруг помоста, казалось, никто не знал, что делать, у всех на лицах было веселое облегчение, как у детей, освободившихся от докучливой обязанности, и это разозлило Томми. Брат Сома Ти пригласил всех сесть в машины и ехать домой пообедать.

— Сегодня у нас твое любимое блюдо, — сказала Сэму его мать. — Жареные цыплята.

— Ну так поедемте, — ответил он, ласково улыбаясь.

— Все тот же Печальный Сэм, — сказала сестра Сэма Пег и подмигнула Томми. — Расшевелил их всех, подбросил им тему для размышлений. Нисколько не изменился, правда?

— Да, нисколько, — ответила Томми.

— Пошли, Сэм, — позвал Ти, — поехали. Никто не тронется с места, пока ты не поедешь.

— Вы поезжайте вперед. — Он взял руку Томми и зажал ее в своих, как когда-то в Канне на Ля-Круазетт; она посмотрела на него с изумлением. — Мы придем домой попозже.

— Но послушай, поедем, какой смысл болтаться здесь?…

— Увидимся дома. Мы пойдем пешком.

— Хочет показать своей милой город, — сказал Тед Барлоу. — Понятно, понятно.

Ти выглядел обескураженным. Его поредевшие волосы были аккуратно разделены пробором.

— Но места в машине хватит всем, ведь ехать полмили, Сэм.

— Мы пройдемся. Поезжайте вперед, — повторил Сэм, притворно нахмурившись. — Отправляйтесь, отправляйтесь.

Улицы были переполнены народом, жители города то и дело окликали его, останавливались, чтобы перекинуться словом и пожелать ему всего хорошего; всем им хотелось еще и еще раз произнести его имя, будто это был талисман, как старая однофранковая монета, которую он всегда носил в правом кармане брюк вместе с перочинным ножом с костяной рукояткой.

— Сэм! — раздавались их голоса в свежем осеннем воздухе. — Сэм… Сэм Дэмон…

Затем, повернув, Сэм и Томми стали подниматься на вершину холма мимо большого белого дома с колоннами и оранжереей, с высокими коваными железными воротами; потом они остались одни на краю поля, простиравшегося вниз, к обрыву у берега реки. По полю, что-то вынюхивая, кружила большая серая собака.

— Сэм, — сказала Томми, — тебя осудят за эту речь.

— Да. Чертовски подходящий случай.

— Эти репортеры записали все до последнего слова.

— Я думаю, что дал им достаточно оснований отправить меня на виселицу. Черт с ними, четыре года я держал свой рот на замке. Но к генералам с двумя звездами никто не прислушивается.

— Это была хорошая речь, — сказала она. — Я рада, что ты высказал все это. Хотя не думаю, что в управлении генерал-адъютанта она вызовет большой восторг.

Сэм презрительно фыркнул:

— После того как придира Кот напишет мне аттестацию, они не дадут под мое начало даже военного склада в каком-нибудь Споку алми-Джанкшен.

— Ох нет, он не может сделать этого! — запротестовала она. — После того как твоя дивизия была упомянута в приказе президента…

— Думаешь, не может? Подожди, и увидишь. Он может сделать все, что ему заблагорассудится. Теперь он там ходит в любимчиках у Макартура. — Он мрачно улыбнулся. — Они понимают друг друга.

Вдалеке, где-то среди тополей и зарослей у реки, послышался одиночный выстрел из ружья. Собака, бегавшая по полю, куда-то пропала.

— Ну что ж, во всяком случае, война кончилась.

— Нет. Ничего еще не кончилось.

— Что именно? — Она посмотрела на него с тревогой.

— Самые большие сражения еще впереди.

Она вспомнила Билла Боудойна, заправлявшего в брюки рубашку в Ист-Хэмптоне под аккомпанемент барабанившего по стеклам дождя.

— Россия? — пробормотала она. Ее сердце сжала щемящая боль. Он покачал головой и сказал:

— Нет. Я не знаю. Дело не в этом, а в нас. Здесь. Между теми, кто хочет, чтобы мы были демократией — настоящей, а не показной, не витринной, — и теми, кто хочет, чтобы мы были великой державой, теми, кто в фуражках с шитьем и прочими побрякушками.

Снова раздался выстрел из ружья, по реке прокатилось многократное эхо.