Геннадий Абрамов - Спорыш

— Ну вот. Теперь в гаражи.

— В гаражи? — не понял писатель. — А как же… колеса?

— Там и сделаем. Не берите в голову. У меня там во ребята. Самого черта сковырнут, не то что болты какие-то.

Расселись по машинам и друг за дружкой поехали. Писателя сейчас же в дрему кинуло от такой неспешной езды. Едучи вплоть за «козлом» и чтобы от скуки занять себя чем-нибудь, он, как ему и положено по специальности, думал-прикидывал, как бы это характер нашего Батарикова ухватить и потом как следует пропесочить. Распубликовать тиражом поболее, дабы читающая культурная публика увидела, какой у нас теперь народ поврежденный. До сих пор неразгаданный, как и встарь. С одной стороны, вроде ухватистый, мудрый и цепкий, умом задним, можно сказать, крепче, чем был, а с другой стороны, вроде как безвозвратно ушибленный. И хотя Батариков наш, конечно, не весь народ, а все же фрукт показательный. Для художественного произведения сойдет. Вот только надо бы на бумаге так исхитриться, чтобы влиятельная публика поняла, что пред лицом ее уже с очевидностью не тот народ, какой населял просторы здешние лет с десяток назад. Пускай она разволнуется. Пускай люди неглупые кумекают сообща, как так случилось, что теперь у трудяги, представителя народа, в душе каша такая. С чего он вдруг ведет себя иной раз как рачитель доподлинный и тогда тянет к общему благу, а иной раз ни с того ни с сего вдруг распоряжается природной смекалкой, как последний раскисляй полоумный, и тогда ему с высокой колокольни, прости мою душу грешную, вся эта Россия до фонаря.

И только-только разохотился думать, чтобы тему глубже копнуть, как они, уже находясь в Слободе, с моста вниз круто свернули и к гаражам, рядками вдоль речки расположенным, подкатили.

Батариков у своих личных ворот встал, а писателю велел подальше машину сдвинуть, где гаражная улица слегка загибалась.

— Щас, — сказал и пошел какого-то Славку искать.

Долго ходил. Со всеми беседовал — здесь его знали, и с каждым он свое обменное дело имел.

Наконец отыскал Славку с напарником Костей. У них как раз аппарат был. Ребята оба молоденькие, плечистые. Поздоровались и не мешкая за работу. Машину велели развернуть поудобнее и так к входу примкнуть, чтобы шнур доставал.

— Варить надо, — Батариков объяснил. — Иначе никак.

— Что значит — варить? — писатель вникал.

Славка растолковал:

— Их за здорово живешь не сдернешь. Мы у них вертлявые кольца сейчас к головкам приварим, а потом вместе рванем.

— И получится?

— Заставим.

А Костя парень явно пограмотнее:

— Хорошо бы аргончиком, да тут в гаражах ни у кого нету.

— Что за аргончик?

— Сварка такая. Она специальная. Для нержавейки. У вас же секретки какие?

— Какие?

— Из нержавеющей стали. Их обыкновенная сварка вообще не берет.

— Стало быть, вы на чудо надеетесь?

Костя заулыбался:

— Где наша не пропадала.

— Да вы не волнуйтесь, — сказал Славка, вытягивая провод. — Не за задницу, так за рога. Все равно вытащим, куда они денутся. Ждите. Нельзя же с этими дурами ездить.

— С какими дурами?

— Ну, с болтами шпионскими.

Батариков не в меру любопытного писателя отозвал — мол, парни сами с усами, без нас сговорятся, а вы мне нужны. А, догадался писатель. Гроб.

— Вы его здесь решили припрятать, Алексей Никанорыч?

— Тсс, — Батариков схмурил лоб и палец к губам приложил. — Про скромные наши дела тутошним знать незачем.

— Извините, у меня недержание речи. Хорошо, что предупредили, а то непременно бы разболтал.

— Уж я вижу.

Батариков загнал «козлика» спиной до половины в гараж, и они аккуратно, дабы не привлекать внимания, занесли гроб в угол и на какую-то широкую станину, заранее приготовленную, установили. Писатель, отдышавшись, пригляделся и понял, что гроб теперь покоится на обрабатывающем станке, а поскольку сам последнее время чересчур деревом увлекался — крошил, строгал и даже вагонку сам делал вместо того, чтобы книжки писать, — залюбовался такой сильной машиной.

— Вот это богатство. Ваш?

— А то чей же?

— И четверть выбирает?

— Сверлит, шлифует. Чего душа пожелает. Шестерку берет как нечего делать. Три ножа. Строгает под зеркало.

— Алексей Никанорыч, простите, но я удивлен. У вас здесь сокровище, можно сказать, а вы в деревне вручную корячитесь. Топором да ломом. Отчего так?

— Задумка есть. Может, обменяю, ежели сговорюсь.

— На что?

— Да есть мыслишка. Пока сглазить боюсь. Мне за него осенью прошлой корову хворую предлагали.