Тулепберген Каипбергенов - Каракалпак - Намэ

И очень может быть, что рассказ того черношапочника дошел не только до ушей, но и до сердец его сородичей. Неспроста же каракалпаки всегда хотели соединиться с урусами.

Была у дедушки еще одна страсть: он любил созывать гостей, чаще всего своих сверстников стариков. Собирал их не по праздникам или дням семейных торжеств (то есть и по праздникам тоже), а в самые что ни на есть обыденные дни, в самые что ни на есть будни.

Если кого-то из домочадцев начинали раздражать столь частые и ничем не обоснованные визиты дедушкиных друзей, если кто-то принимался вздыхать и сетовать, выражая свое недовольство («Опять… Ну сколько можно?.. Нашел время»), то дедушка одергивал ворчуна:

— Не говори так. Запомни: гость — честь для хозяина.

Если недовольным оказывался кто-то из нас, внуков, то он растолковывал:

— В других краях есть высокие горы, и там, если человек хочет увидеть что-то кроме клочка земли, на котором живет, он должен непременно перейти через гору. У нас же земля ровная. Самая большая возвышенность, через которую людям приходится переступать, — это порог дома. Вот и ходят люди друг к другу в гости, когда хотят узнать нечто большее, чем клочок, на котором они живут.

Иногда дедово неуемное гостеприимство начинало беспокоить моего отца, но чаще — бабушку. И надо сказать, что им было о чем беспокоиться. Ведь гостей полагается угощать. А наше семейство, становившееся с годами все многочисленнее, постоянно, сколько помню, жило если и не впроголодь, то и не сытно — это уж точно. Ведь и перед войной в аулах с едой было туговато, а уж о войне и первом послевоенном времени и говорить не приходится. Но даже откровенные замечания, что лучше подумать о себе и внуках, чем гостей потчевать, не могли смутить дедушку. Он всегда находил слова, которые убеждали мою религиозную и суеверную бабушку. Ну, например, такие:

— Гость — посланец божий. А бог знает, что делает. Уже за сорок дней до того, как гость переступит порог какого-нибудь дома, Аллах посылает в этот дом все, что нужно для угощения, и, значит, этот дар господень предназначен не нам, а гостям. Разве ты этого не знаешь?

— Знать-то знаю, — отвечала бабушка, — но ведь в наш дом в последние сорок дней Аллах ничего не посылал.

— Как же не посылал? — удивленно восклицал дедушка. — А джугару мы собрали. Это ли не дар божий?

— А сколько мы ее собрали? — стояла на своем бабушка. — Сколько? Тут самим хватит ли, нет — сказать трудно.

— Сколько б ни собрали, — не унимался он, — там и то, что на гостей рассчитано. А иначе урожай был бы еще меньше или и вовсе бы не уродилась джугара. Разве не бывало такого, что джугара вовсе не родится?

А вот мать моя никогда с дедом из-за гостей не спорила просто потому, что она тоже очень любила принимать людей в доме.

Вообще моя мать больше была похожа на дедушку, а отец — на бабушку. Вернее, даже так: отец унаследовал от бабушки молчаливость и внутреннюю сосредоточенность, а от дедушки — покладистость. Мать же походила на дедушку Хакимнияза общительностью и любознательностью, а суровостью и строгостью — на бабушку Бибизаду.

Можно даже сказать, что у матери моей склонность к общению была сильнее, чем у дедушки. Он-то отдыхал с гостями, сидел с ними за дастарханом, а она, вернувшись с поля (возвращалась с работы, аж покачиваясь от усталости}, принималась за домашние хлопоты, убирала дом и двор и прислуживала гостям. И никогда при этом не бывала мрачной или хмурой, всегда радушно улыбалась людям.

В этих хлопотах первым помощником матери был, конечно, я, что и понятно — все-таки старший из детей. Главной моей обязанностью было поддерживать огонь в очаге. Топили мы соломой. Не только с дровами, но и с хворостом в наших краях всегда было трудновато, а в войну и сразу после нее — особенно. Вскипятить котел или хотя бы чайник на соломе — мука мученическая. Она моментально вспыхивала и тут же прогорала. Свету много, тепла — никакого, и еще после вспышки целый ворох золы, которую только успевай разгребать. Приходилось беспрестанно подкладывать топливо в огонь и шуровать кочергой. Руки мои не знали покоя и к вечеру прямо-таки отваливались от усталости. А к вечеру как раз и начинались разговоры, рассказы, притчи и легенды аксакалов. До этого они лишь пили чай и обменивались любезностями. И вот порой заведет гость неторопливый рассказ, а я, слушая, начинаю клевать носом, глаза слипаются сами собой. Тогда мать легоиько ущипнет меня и прикажет тихим, но строгим шепотом: «Слушай, что люди говорят». Я встряхиваюсь и продолжаю слушать, но сон вновь одолевает. Тогда она ущипнет посильнее и опять тихо и сурово скажет: «Слушай людей». А назавтра непременно спросит, что я понял, что запомнил из рассказов гостей. И если начну путаться и запинаться, то не миновать мне упреков, а то и подзатыльника.