Егор Радов - 69

Нюрочка Кулакова кормит грудью свою дочку Марианну. Ее муж Андрей Левин сидит на кухне с друзьями и пьет пиво. Он громко кричит, жестикулирует и рассказывает что-то про Кьеркегора. Потом он заходит в комнату, где сидит Нюрочка.

— Дети не есть смысл жизни, — говорит Андрей Левин, осмотрев свою голую дочь. — Бердяев считает, что это новая множественность, вместо блаженного эсхатологического становления отдельной единичной личности. Поэтому нельзя относиться к детям, как к верш ине и плоду своей сущности. В сущности, они есть Ничто. — Дочь сосет грудь. — Их не надо воспитывать, не надо крестить, — продолжает Андрей Левин. — Они свободны. Например, дочь не имеет ко мне никакого отношения. Она отдельный человек, и я — отдельный ловек. Понятно?

— Понятно, — говорит Нюрочка.

— Вот так-то вот.

И Андрей Левин уходит обратно на кухню продолжать пить пиво.

Рядовой Андрей Левин в наряде по столовой моет посуду. Все распределено: завтрак — сто пятьдесят тарелок, сто чашек, сто ложек, обед — триста тарелок, сто чашек, сто ложек, ужин как завтрак. Левин наполняет кипятком раковину, готовит тряпки, разводи моющее средство «Прогресс», поет песню:

— Шизофрения. Дольче мелодия…

Начальник столовой, почему-то мичман, ходит и зудит, что никто не работает. Левин не обращает на него внимания. Он поглощен своим делом. Он одет в подменку, которая больше всего похожа на какие-то лохмотья. Рядом с Андреем стоит котел с отбросами, вес ь наполненный перловкой и рыбьими костями. Андрей Левин думает об измене Сладкой Энн. Благородное негодование охватывает все его существо. Он говорит вслух:

— Ах ты, тварь, чмо паршивое, шмара, скотина, блядь! Ты там трахаешься, гнида, а я посуду мою! Я тебе отомщу. Пройдет миллион лет, а я все так же буду ненавидеть тебя! Ух!

Он чувствует некоторое облегчение, смеется и принимается в ускоренном темпе мыть посуду.

Рождение Андрея Левина. Шестидесятые годы, Окуджава, Америка, операция «ы». Хрущобы, состоящие из блоков, трехзначным числом корпусов одного-единственного дома наполняют озелененный микрорайон, который таит в себе пересеченную местность с кабелями, ко тлованами и прудиками, где можно кататься на плотах и топить бездомных котят. Сюда-то его и привезли, голого, кричащего и такого же, как все. Он тогда даже маму еще не любил — не понимал, что это такое.

Холодная осень наступила прямо за летом, и молодые люди, были, конечно, направлены в совхоз собирать картошку. По вечерам в пионерском лагере, где они жили, воцарялся дух подлинного борделя. Какие-то дамы, высвободив правую грудь, скакали по коридор изображая амазонок. Мальчики прятались от них по углам, покуривая косяки. В центре зала огромный костистый хиппи играл в пинг-понг, постоянно поправляя длинные волосы, которые лезли в глаза и мешали видеть полет шарика. В углу сидел Олег Сплошной, абсолю тно пьяный, и слушал "Obscured by clouds' . В комнате находилась небольшая компания, которая разбила шприц и очень горевала. Сладкая Энн, сидящая по-турецки на совхозной подстилке, пыталась вколоть себе эфедрин пипеткой. Ей помогал Миша Джонсон, который в откнул ей иглу в руку, а потом с помощью пипетки без резинового колпачка старался вдуть прямо в женскую плоть ценное приятное лекарство. Но ничего не получалось. Сладкая Энн с сожалением смотрела на работающего, чтобы доставить ей удовольствие, Мишу. Не торые шли гулять по ночному полю, заходили к дяде Васе, он наливал им самогон, заваривал чай. Но пили все-таки самогон. Дядя Вася что-то рассказывал, студенты слушали его очень внимательно, как на лекции. На втором этаже жилого дома были танцы. Человек тр идцать, взявшись за руки, скакали по всему залу и кричали. Внизу, в постели, лежал Саша и читал "Феноменологию духа" Гегеля. Было очень скучно.

В конце концов, какие еще доказательства жаждет противоположное устройство, если любовь происходит априорно, как любовь к ничтожеству на двух ногах?! В мире находится множество тел и душ, и, чтобы не быть отчаянным релятивистом, который словно старый гусар может хватануть стопку, закусив крепким вздохом, я выбираю Вас, королева нищих, выбираю ваш негибкий стан и ваше нелегкое дыхание.

Но я вижу нездоровый блеск у вас в глазах — Вы есть женщина с большим прошлым и большим будущим. Ваша воинствующая глупость есть вызов на поединок. Ваше простодушие оборачивается опытом, поэтому я не буду посвящать Вам «Over», так как у меня нет при чек жалеть о своей изнасилованной карме и о Вас, ибо Вас нет. Есть лишь сосуд для мужских теории и тело, жаждущее любых удовлетворении.