Юля Пилипенко - Рыжик

– Простите, вы, наверное, ошиблись… Я только после трансплантации… Меня буквально полчаса назад перевели из реанимации в палату… и… в Украине мне не разрешали даже есть яблоки…

– Тебе можно абсолютно все. Так сказал профессор Брольш. Тебя же доставили к нам самолетом из Израиля… тебе там тоже что-то запрещали? В Израиле даже язву желудка лечат кока-колой… Приятного аппетита. – И сестричка направилась к моей соседке.

Я была такая голодная, что готова была есть руками… но я не могла… Я не могла приподняться… не могла дотянуться до заветного треугольника, который висел над моей кроватью… Треугольник надежды… Казалось, что вилка и нож были от меня так же далеко, как Австралия… малейшее движение доставляло мне дикую боль, и эта боль была намного сильнее чувства голода. Я чувствовала все запахи… смотрела на эту еду… но я была беспомощна… я была обыкновенной тряпичной куклой. Я просто отвернулась от подноса к стене, закрыла глаза и старалась не дышать, чтобы не чувствовать волнующий аромат итальянской пасты… Я чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. И вдруг мою грустную тишину нарушил красивый мужской голос, который прозвучал совсем близко: «Julia… devi mangiare qualcosa…» [42]

Итальянский бойфренд моей соседки по палате молча взял с моего подноса нож и вилку… отрезал кусочек Пармской ветчины и протянул мне… К горлу подступил ком… и из моих глаз ручьем хлынули слезы… Этот незнакомый человек… он кормил меня так, как кормят ребенка… или любимую женщину, а я жадно глотала все, что он мне давал и сквозь слезы повторяла «Grazie… Molto grazie… Grazie mille» [43].

В палату снова зашли санитары. Один из них, молодой красивый парень, подошел ко мне. Я узнала, что его зовут Геральд.

– У тебя все в порядке? Как еда?

– Отлично, спасибо. Мне помогли поесть. – Я с благодарностью посмотрела на итальянского парня своей соседки по палате.

– Ты хочешь умыться?

– Очень. Хочу почувствовать прикосновение воды. Но я…

– Я помогу тебе.

– Каким образом?

– Я тебя отнесу. Не бойся, я не причиню тебе боли.

– Ладно.

Мне всегда хотелось, чтобы мужчины носили меня на руках. Но это был не тот случай… Он осторожно распутывал какие-то провода, трубки, капельницы… бережно взял меня на руки, но я заорала. До меня дошел весь смысл выражения «адская боль».

– Прошу тебя… не надо. – У меня потекли слезы.

– Давай еще раз… последний. Попробуем один раз, если не выдержишь – я оставлю тебя в покое. Обещаю, – ласково заверил меня мой санитар.

– Давай. Выдержу.

Он донес меня до ванной. Я не понимала, почему ему так тяжело. Я весила пятьдесят с лишним килограмм…

– Когда умоешься – нажми на кнопку в ванной. Я отнесу тебя обратно.

– Спасибо тебе… огромное.

Все было бы в порядке. Если бы в ванной не оказалось зеркала. То, что я увидела… это не было моим отражением. В тот момент до меня дошел смысл выражения «я не верю своим глазам». Я не то чтобы не верила своим глазам… я просто отказывалась им верить. Этого не может быть… Это не я… Это не мое лицо… Это вообще не лицо… Я всматривалась в свое отражение в зеркале и готова была закричать от ужаса… но мешал шок. Тогда до меня дошло, что последний раз я смотрела на себя в зеркале в Израиле… а это было… достаточно давно. Губы были разорваны, и я не понимала почему… а мое лицо… от меня остались только глаза… все остальное принадлежало людям из фильмов ужасов. Волосы… были фиолетового цвета. Я понимала, что с моим телом дела должны обстоять еще хуже… и я боялась посмотреть. Но посмотрела… до меня все дошло очень быстро: вот почему они вдвоем меня поднимали… вот почему Геральду было так тяжело… Впервые в жизни мне стало себя жалко. По-человечески жалко. Слезы градом текли по лицу, и в голове была только одна мысль: «А что, если так теперь будет всегда? Зачем тогда меня спасли?» Я не знала, что мне делать, не знала, как жить дальше. Меня убило собственное отражение в зеркале… уничтожило… искромсало на куски… растоптало… Умываться? Но что здесь умывать? Красносинее опухшее тело? То, что раньше было моими губами? ЧТО ЗДЕСЬ УМЫВАТЬ? Начиналась истерика. Я ненавидела себя за свою слабость, лицо и тело – за их уродство. Я не могла ни умыться, ни нажать на кнопку. Надо было что-то делать… Надо выключить эмоции и включить голову… Я снова подняла глаза и посмотрела в зеркало. Спокойно. Думай. Думай. Просто думай. Посмотри на себя со стороны.

Итак… что мы имеем на сегодняшний день: ты – тряпичная беспомощная кукла… Ты не можешь двигаться, есть – ты не можешь ничего без посторонней помощи – это раз… Ты – урод, и это факт – это два. За твою жизнь боролись люди со всего мира и Геночка перевернул ради тебя этот мир. Они все боролись не для того, чтобы ты хныкала сейчас, глядя на себя в зеркало – это три. Твоя мама, не задумываясь, рискнула всем, чтобы ты просто могла сейчас здесь смотреть на себя в зеркало – это четыре. Я приводила аргументы… пять… шесть… семь… восемь… и я смотрела на себя как на постороннего, незнакомого человека. Я опустила глаза, подняла их еще раз, последний раз посмотрела на себя в зеркало и тихо сказала: «Девочка, я не знаю, кто ты, но я тебе помогу. Обещаю. Я верну тебе твою внешность и твою жизнь. Я буду бороться вместе с тобой. Я обещаю. Каждый день тебе будет лучше. Все заживет. Пройдет. Обещаю. А теперь нажми на кнопку».