Карлос Фуэнтес: Приятное общество

— Ты будешь обедать в два. С моей сестрой. Ужинать — в восемь. Со мной.

— А завтрак? Впрочем, не беспокойтесь… Я привык сам себе готовить.

— Это ты не беспокойся, мой мальчик, — она улыбнулась в первый раз за все время разговора. — В шесть утра приходит Панчита прибираться и стряпать. Учти, она — глухонемая.

«Ей-богу, кажется, что на меня уставились четыре глаза: стекла пенсне жили словно отдельно от близоруких глаз».

Она поднялась.

— А теперь мы с тобой поужинаем. И ты мне обо всем расскажешь.

Когда за ужином в сумрачной столовой, освещенной, как и гостиная, только несколькими канделябрами, Алекс, привстав, протянул тетушке блюдо, с которого та стала накладывать себе на тарелку нарезанные ломтики ветчины, ростбифа, куриной грудки, Мария Серена снова улыбнулась:

— Ну, полно, я уже убедилась в твоей галантности… Расскажи лучше о себе.

Он спал крепко и проснулся рано. Привел себя в порядок, вышел на кухню. Панчита уже сварила кофе и выложила на блюдо сдобу. Алекс слегка наклонил голову, здороваясь. Женщина не ответила. Сухощавая индианка, иссиня-черные волосы туго стянуты на затылке в пучок. Алекс едва сдержал улыбку, когда она стала подогревать лепешки на старой плите. Губы ее были плотно сжаты — стеснялась то ли отсутствия зубов, то ли своей немоты. Как и хозяйки, была низкорослой, но худой и гибкой.

Алекс поглядел на нее, улыбаясь одними глазами. Ответный взгляд ее выражал печаль и смирение. Она вымыла руки. Сняла передник. Стянула грудь шалью. Открыла дверь черного хода. На пороге обернулась и посмотрела на молодого человека — на лице, обычно непроницаемом, застыла тревога, словно она хотела о чем-то предупредить приезжего. Вышла. Алекс пил кофе, поглядывая через окно в парк, где мальчишки гоняли мяч.

Тетки признаков жизни не подавали.

Алекс спустился в парк, обогнул дом и вышел на улицу Рибера-де-Сан-Косме.

Полное запустение. Старых домов вроде того, что принадлежал сестрам, уже не было. Бросалось в глаза, что дома, казалось бы недавно построенные, зияли пустыми оконными проемами, а в других стекла были разбиты, стены покосились, и черные мешки с мусором заваливали двери, приглашавшие войти в обширные галереи, что тянулись вдоль обоих этажей. Он и вошел.

Женщины, облокотившиеся на железные перила балюстрады, равнодушно оглядели его. А, может быть, и не удостоили взглядом.

Снова оказавшись на улице, он стал замечать толчею и сутолоку, движение прохожих и машин, вывески дешевых магазинов — скобяных товаров, белья, галантерейных, кондитерских, молочных, откуда остро пахло сыром.

Каждый был занят своим. Никому не было до него дела. И когда он здоровался, никто ему не отвечал.

Вернулся домой, как было сказано, — черным ходом.

Мария Сенайда что-то стряпала на кухне.

— Свет очей моих! — она поцеловала его в лоб. — Чем займешься сегодня?

— Ну-у… — замялся он. — Я совсем не знаю города. Может быть, начну с экскурсии.

Но тетка не улыбнулась в ответ.

— Мехико стал очень опасным городом. По улицам разгуливать не надо. Далеко ли до беды.

— Сяду в автобус. Или возьму такси.

— Тебя могут похитить, — Мария Сенайда аккуратно резала на дощечке помидоры, лук, морковь.

Он рассмеялся:

— Зачем меня похищать?

— Ты очень выделяешься из толпы. Хорош собой. И одет хорошо. Подумают, что у тебя водятся денежки.

— Я могу надеть джинсы и какую-нибудь майку.

— Породу не спрячешь. Видно сокола по полету.

— Вы преувеличиваете, тетя…

— Желанный мой… — глаза ее были полны слез.

— Давайте, я лук нарежу?

— Ничего, ничего, я сама, — она с улыбкой покачала головой.

До двух часов он просидел у себя в комнате на кровати, а потом пошел пообедать с Марией Сенайдой.

На этот раз было подано единственное блюдо — густой овощной суп.

— Алекс. Как покушаешь, поди погуляй.

— Я уже выходил утром. Ничего интересного… И потом, вы же сами предупреждали меня, что…

— Что ты слушаешь старую трусиху?

— Хорошо, с удовольствием прогуляюсь.

— Знаешь, — она подняла на него глаза. — Соседи думают, здесь никто не живет. Мы ведь никогда не выходим из дома.

— Тетя, милая… — сказал Алекс учтиво. — Я — ваш гость, располагайте мной, как вам угодно…

— Ах, дурачок, ты сам не знаешь, что говоришь…

— Простите?..

— Ну, покажись на улице… Пусть думают, что… кто-то… что мы… продолжаем жить…

Алекс изобразил удивление:

— Продолжаете жить? Значит, кто-то решил, что вы умерли?