Карлос Фуэнтес - Приятное общество

Она погладила его по щеке:

— Mon petit choux. Плохо тебе будет без меня.

Алехандро снова улыбнулся, хотя эти ее слова оказались последними.

Он был молод и привлекателен. Так говорили люди. Так говорило зеркало. Волосы вьющиеся, с медным отливом. Кожа смуглая. Нос прямой. Глаза желтоватые. Беспокойный рот. Крепкий подбородок. Рост — сто семьдесят девять сантиметров. Вес — семьдесят килограммов. Гардероб небогатый, но тщательно подобранный. Руки пианиста, как опять же говорили ему. Пальцы длинные, но не жадные. Подружки, более или менее случайные. Он чаще принимал приглашения, чем приглашал сам, ибо очень даже знал счет деньгам. Ну да, «американский кузен». Метек, которого принимают с сердечно-покровительственной улыбкой.

После смерти доньи Люсии Алекс подумал, что с Францией его теперь ничего больше не связывает. Служба давно ему опротивела, аренда дома на Лилльской улице приносила более чем скромные деньги, ни с кем из девушек серьезных отношений не завязалось… Мексика, тетки, богатство. Эта перспектива вдруг стала привлекательна.

Он написал теткам. Так и так, донья Люсия умерла. Больше у него ничего во Франции нет. Хотелось бы после стольких лет на чужбине, полученной по наследству, вернуться домой. Можно ли ему будет, пока не устроится, пожить с ними?

Вложил в конверт свою фотографию в полный рост, чтобы при встрече сразу узнали. Вскоре получил два письма. Отдельно от Марии Серены Эскандон и от Марии Сенайды, носившей ту же фамилию. Но обе писали одно и то же, в одних и тех же словах:

«Милый племянник. Будем счастливы принять тебя».

Почему они не подписали одно письмо? Почему прислали два? Алехандро не стал ломать себе голову над этой загадкой. Ни над этой, ни над всеми прочими, которые без сомнения будут ждать его там. Две старушки с большими причудами. Что ж, он заранее готов к любым капризам.

В аэропорту он увидел таксиста с плакатиком, на котором значилось его имя — Эскандон.

— Это вы и есть? Я получил заказ встретить вас.

Машина доставила его к старому дому на улице Рибера-де-Сан-Косме. Его, привыкшего к идеальной парижской симметрии, хаос мексиканской столицы сначала ошеломил, потом неприятно поразил, а потом очаровал. Мехико, показалось ему, летит очертя голову невесть куда, завороженный собственной скоростью, не тормозя, бросая вызов самой бесконечности, заполняя каждую клеточку свободного пространства собой, своими каменными оградами, лачугами, небоскребами, цинком крыш, грязными закоулками и лезущими друг на друга рекламами…

Изредка попадавшиеся в этом сбивчивом потоке запятые и тире красоты — то барочная церковь, то особняк из базальта, то видение сада — давали представление о глубине, спорящей с протяженностью. Алехандро де ла Гуардия знал от незабвенной красавицы доньи Люсии, что это еще и город ацтеков, вице-королей, город неоклассический и модернистский…

И потому он обрадовался, увидев, что дом, у которого высадил его таксист, — старинный дом. Неопределенно старинный. Двухэтажный, с фасадом из серого камня, изысканным и обветшалым — изысканно-обветшалым, подумал Алекс, — с кое-где выщербленной плиткой, увенчанный плоской крышей: он уже успел заметить, что двускатных крыш на европейский манер в Мехико нет вообще. Он видел это, когда подлетал. Плоские кровли, многочисленные бадьи для дождевой воды, ни скоса, ни ската, ни чердаков, ни разноцветной черепицы голливудской банальности…

Дом серого сурового камня. Три ступеньки ведут к черной железной двери. По обе стороны от нее — два зарешеченных окна. И в каждом — из-за штор выглядывает голова. Алехандро взял чемоданы.

— Просили предупредить, чтобы вы воспользовались черным ходом, — сказал таксист.

— Почему?

Тот пожал плечами и уехал.

Мария Серена и Мария Сенайда. Он никогда не видел их фотографий последнего времени — только детские снимки. А потому оставалось гадать, как зовут приземистую тучную старушку, отворившую ему дверь.

— Тетушка, — произнес Алехандро.

— Алехандро! — воскликнула старушка. — Как же мне тебя не узнать! Вылитая мать! Копия! Привел Господь увидеть! Счастье-то какое!

Алекс наклонился поцеловать ее в кокетливо нарумяненную щеку. Старушка прошептала ему на ухо, словно по секрету:

— Я — тетя Сенайда.

Седая, как лунь, но кожа на лице была свежа и надушена. Впрочем, пахло не духами, а розовым мылом. Платье в цветочек с белым пикейным воротничком, как у гимназистки. Юбка до щиколоток. Белые туфли без каблука, словно боится упасть. И носочки тоже ослепительно белые, опять же как у гимназистки.