Татьяна Москвина - Позор и чистота

Там вообще любят военных.

Да не боялась она летать. Она боялась только черного холода и молчания, которые подступали все ближе. Мама запирала в кладовку, бывало, на целый вечер. Не любила ее мама. А кто любил?

Люди могут быть снисходительны к человеку, который несчастен и одинок, если он ведет себя в стилистике драм Антона Павловича Чехова, то есть говорит о чем угодно, только не об этом. Но к человеку, приближающемуся к вам ни с того ни с сего и жарко вопящему: «Я несчастен! Я одинок! Меня даже мать родная не выносит!», безжалостны будут все. Это знают профессиональные нищие и оттого предпочитают воздействовать одним только обездоленным видом и сокрушенно потупленным взором. Возможно еще держать замызганную табличку с изложением своей беды или молить тихим голосом. Но тому, кто орет и требует помощи, если и подадут, то – чтоб отвязался. Подадут, брезгливо отворачивая рожу.

Катаржина поэтому никогда не смотрела на собеседника прямо, но только вверх и вбок. Словопоток валил из нее шальной бурей. На этот раз пургой заносило аккуратную вдову профессора-искусствоведа.

– Вот лечу в кошмар, понимаете? Сама не знаю, что будет. Она сильная как не знаю что. Раньше говорили «как мужик», да какие теперь мужики, сами знаете. Такая мамашка у меня, что вот которые молот кидают на нее похожи – ручищи, ножищи. Запирала в кладовке, представляете? И мои колготы рвала этими ручищами на лоскуты, в сеточку колготы как увидит – так рвет, а я покупала тогда с переплатой в три раза. Била боем. Метлой била, граблями била, мокрым бельем била, портфелем школьным тоже…

– Зачем же ваша мама рвала ваши колготки? – с некоторым испуганным интересом спрашивала вдова, в чьих ушках красовались скромные, но уже набравшие от времени свою цену сережки с искусственными рубинами, ширпотреб пятидесятых, подарок мужа к рождению дочки.

– Она с дури своей деревенской считала, что это для прости-господи!

– Что такое прости-господи?

– Ну в деревнях так проституток зовут. Раз я черные колготы в сеточку ношу – так я, значит, прости-господи. На все Ящеры орала, у нас деревню зовут – Ящеры. То есть мы давно там не живем, я маме домик купила в девяносто третьем, каменный, шикарный, под Лугой почти в черте. В черте города, на реке. Домик я купила на свои шиши, я прости-господи как она орет – на реке, двухэтажный. Это самый жуткий бзик у ней был, что дочка в город отвалит и станет прости-господи. Она, знаете, ничего не поняла, никакой перестройки, никаких реформ, заладила одно, что это все блядство и блядей плодить, извините за выражения. Она у меня только так выражается. А в дом поехала за милую душу! Теперь за мою дочь взялась, там опять бой начался и колготы в рванье пошли, я звонила, ором орет. Дочка моя Никуша, Вероника, ей шестнадцать будет, так Валентина Степановна уже начала свое воспитание бессмертное. Если она и мою Никушу бить начнет, я ее удавлю. Сама не смогу, найму киллера.

– Но как вы… почему вы… свою дочь оставили этой женщине?

– А что мне было делать? А деньги откуда возьмутся? Я работаю за границей… по разным контрактам, а папа у Никуши такой, что… Мы, знаете, не расписывались, потом разошлись, он творческий человек… вы, может быть, знаете. Певец, автор-исполнитель. Валерий Времин.

Вдова что-то слышала. У Времина пошла новая волна удачи, он теперь считался таким русским прашансоном в его архаической, нежной стадии.

– Может быть, – предположила практичная вдова, – вам как-то связаться с отцом ребенка и все-таки изолировать вашу дочь от влияния такой бабушки?

– Да, – отвечала Катаржина удовлетворенно. – Мы так и поступим.

Она постоянно что-то отхлебывала – воду, сок, пиво, вспотела, косметика растеклась на влажном горящем лице, и прущий из Катаржины внутренний жар стал слегка пованивать. Зная за собой эту неприятность, она то и дело подпрыскивалась «Мажи нуар». Обожаемые «Мажи нуар»! Как перекупила остаточек у губастой Марыли в непостижимом уже восемьдесят шестом (пять рублей! полклиента, ибо Карантина работала за десятку), так и полюбила эту воньку навечно.

Раз Маринка выпендрилась и стала Марылей, значит, она будет Катаржиной, вот так вот, и подумаешь, говорят, будто нет такого имени – теперь есть такое имя! А тот хмырь с полуседыми усами, в поезде, в ресторане, они с Марылей на пару работали по вагон-ресторанам, который заржал и вякнул – ну ты там, как тебя… Карантина… вот сволочь усатая командировочная…