Лидия Скрябина - Дневник ее соглядатая

– А чего самоходом? У нас же контора по вербовке в городе.

– Детям негде было ночевать, – развела я руками и позвала: – Девочки!

На порог робко вышли мои дети.

– Ого, какой выводок! – присвистнул патрульный. – Ладно, пакуй в доме все ценные вещи. Вон, видишь, у ворот ящики сложены. Посуду, картины. Постельное белье и одеяла выноси в тюках к воротам отдельно. Да, мешки с зерном и остальную провизию из сараев тоже, нам надо военный транспорт кормежкой обеспечить. Кобеду будет грузовик, всё заберет. Закончишь, приходи в штаб у мельницы, получишь новое задание. Считай, ты на работу принята.

– А эти не вернутся? – боязливо кивнула я в сторону убежавших парней.

– Не, это беспризорники ульи выбирали. Мы их до реки шуганули.

День прошел в суматохе сборов чужого скарба. Вечером мы поймали трех ничейных куриц. Двух пеструшек оставили ночевать в сенях, одной я, закрыв от ужаса глаза, отрубила голову и, также зажмурившись, общипала. Несмотря на то что меня теперь тошнило от вида крови, руки помнили, как все делать. Я сварила из пойманной пеструшки густую, ароматную похлебку, но сама так и не смогла съесть ни ложки. Все время вспоминала, как мне на руки хлынула теплая куриная кровь.

Ночью мы остались в пустом доме. Из прокурорского добра нам перепали только панцирная кровать, грубый стол с кухни и лавка. Всю остальную мебель забрали в штаб.

Только мы сели ужинать, как мне почудилось, что наверху, под крышей, кто-то скребется. Нас в штабе предупредили, чтобы мы были настороже. Ингуши, которым удалось сбежать в горы, могут вернуться за вещами или скотом, а может, чтобы просто отомстить. Накануне ночью они зарезали двух часовых у мельницы.

Услышав шуршание на чердаке, мы в страхе переглянулись. Девочки бросили есть и изготовились сигануть под стол. Я бы тоже с радостью последовала за ними, но приходилось быть взрослой.

Я взяла керосиновую лампу, посветила наверх и вдруг увидела на потолке ряд дырочек, а вокруг них бурые пятна. Шуршание повторилось. Ничего не оставалось, как взять лестницу в сенях и приставить ее к балке, где был ход на чердак.

Девочки молча столпились вокруг и ухватились за лестницу, я полезла наверх, с трудом откинула щеколду на рассохшейся дверце и, затаив дыхание, заглянула внутрь.

Ничего не было видно, я осторожно протянула руку, пошарила в темноте и ощутила, что весь пол устлан соломой, перемешанной с кукурузой. Это была хорошая новость: у нас есть еда. Осмелев, я взгромоздилась на последнюю ступеньку лестницы и высоко подняла над собой лампу.

Из глубины чердака на меня смотрели два огромных сияющих глаза. Я взвизгнула, убийца или шайтан заскулил в ответ. Я, едва не выронив лампу, вгляделась и увидела силуэт огромной белой кавказской овчарки. Она тихо поскуливала и старалась подползти поближе к дверце.

«Как она туда попала? Ингуши никогда собак в доме не держат. Для мусульманина это нечистое животное», – мельком подумала я, разглядывая чердачную узницу или узника.

Не знаю, сколько времени провела там эта огромная собачища, но она так ослабела, что позволила подтащить себя за передние лапы к выходу, свесилась, глянула вниз, взвизгнула и, к моему изумлению, самостоятельно с грохотом скатилась по ступенькам лестницы. Я едва успела увернуться, чтобы не сорваться вместе с ней. Она распласталась на полу и, жалобно заскулив, начала зализывать длинную кровавую рану на боку.

Я, едва удержавшись на лестнице, захватила горсть кукурузы и спустилась следом, обошла псину, потом подумала и зачерпнула ей в единственную миску воды. Зверюга тяжело приподнялась на лапы и жадно все вылакала, расплескивая на пол. Я вдруг вспомнила, как мы с Иришей Антоновой поили раненых. Овчарка понюхала воздух. Ядумала, она принюхивается к детям, но оказалось, к остаткам курицы. Она поймала брошенные мною в ее сторону со стола косточки на лету и вмиг сожрала их, сглотнула, даже не хрустнув. Еще раз оглядела дом и вдруг запрокинула морду и страшно завыла. Дети бросились мне за спину.

«Это к покойнику, – мелькнула у меня идиотская мысль. – Неужели наверху еще кто-то остался?» Тогда я собралась с духом и полезла снова. Дети подали мне лампу. Под соломой и кукурузой среди горы пустых мешков я нащупала сначала шерстяной чувяк, потом твердую окоченевшую ногу. Что делать? Оставить наверху? Начнем топить – он завоняет. И спать с покойником страшно. Да и собака будет выть всю ночь, радости мало. Можно, конечно, сказать завтра властям, но они его снимут только утром, да и похоронят ли? Люди на базаре говорили, что всех, кто сопротивлялся сборам, расстреливали на месте и сбрасывали в одну яму.