Ульяна Гамаюн - Ключ к полям

Но не было единого Арлекина: был номер первый, богоподобный, и номер второй, лягушонок. Оттого-то все это и произошло.

— Куда ты меня тащишь?

— Там видно будет.

— Стой. — Арлекин попытался вырваться — тщетно. Я сегодня был цепок и вообще неотразим. — Пусти!

— Мы уходим, братишка.

— Я не могу! Мне нужно быть здесь… Меня ждут!

— Ничего, подождут и перестанут.

Разрезая толпу, как кусок шелковой ткани, я тащил Арлекина за собой. Маски подобострастно кривили рты, ромбы и блестки послушно расступались: должно быть, вид у меня был буйный — человек, прозревший истину, страшен. Жужа покорно тащилась в кильватере. Она тоже как будто присмирела. Я обернулся и, перекрикивая музыку, спросил:

— Бригелла приставал к тебе?

— Кто? А, Бригелла… — Арлекин казался растерянным. — Забудь. Оставь его. Это несчастный человек.

Ага, несчастный. Попадись мне этот несчастный.

— Грима тоже несчастный?

— Что? Ничего не слышно!

— Грима тоже несчастный? — заорал я.

— Я по-скотски с ним поступила. Мне нет прощения.

— Прощение — это туфта! Поломанная игрушка философов и богословов! Никому не нужно прощение, его не существует!

Она не слушала меня, твердя свое:

— Жестокость не прощается.

Когда погас свет, мы были почти у выхода. Невидимый импресарио объявил известную рок-группу. Толпа возбужденно загудела и хлынула к сцене. Неуправляемый, мощный сноп энергии потащил меня за собой, как слетевшего с лошади и запутавшегося в стременах всадника. Кто бывал когда-нибудь на концертах или митингах, в самом сердце толпы, меня поймет. На меня напирали так, что я слышал треск собственных ребер. Тепло в ладони немного ослабло, но я скорее бы дал оторвать себе руку, чем выпустить его. Наконец зажегся свет. На сцене появились одетые в черное музыканты. Визг в зале стоял невероятный. Когда маскарадная муть немного поредела, я рванул Жужу к себе. Вместо нее на меня навалилась совершенно невменяемая дама в ярком фламинговом оперении, с пухлыми губами и жирным частоколом серебряных накладных ресниц. Лиловая маска, изображая ридикюль, болталась у нее на руке.

— Где Жужа? — заорал я, без особой, впрочем, надежды на успех.

Дама закатывала мутные очи, плаксиво висла на моем плече и роняла перья. Я попытался высвободиться из ее вязких тенет, но понял, что без поддержки со стороны она кулем рухнет на пол и сгинет в пучинах обезумевших фанатов. Я не филантроп, но и не убийца. Потратив на поиски подходящей подпорки несколько бесконечных минут, я сплавил куль альтруистически настроенному Пьеро. Тот обнял ее нежно и весело, как старую знакомую.

Отделавшись от никудышного паллиатива, я лихорадочно завертел головой в поисках своей пропажи. Маски, маски, маски. На сцене появился до боли знакомый человек в кожаной черной одежде. Полились первые аккорды, в намагниченной тьме взметнулись в воздух огни зажигалок. Я чувствовал себя свежеспиленным деревом, душа которого сочится кровью и ядом.

Под деревьями кто-то стоял. Я бросился туда, налетев по пути на сложную конструкцию из Коломбины на плечах у Тартальи. Коломбина раскачивалась в такт музыке и упоенно рыдала. В руках у нее за неимением зажигалки светился голубоватый монитор мобильного телефона. Ее длинная юбка, обнажив влажную, в стеклярусе пота спину, сползла до критической отметки. Памятуя о случае с париком, я не стал вмешиваться.

Под деревьями, однако, никого не оказалось. Было тяжело дышать, каждый вдох отдавался болезненным эхом в грудной клетке. Я пощупал ребра — вроде бы целы, огляделся. Мир затаился под мерцающим звездным пологом, по сиянию мокрого асфальта и особой мягкости желтой листвы на деревьях я понял, что недавно прошел дождь. Словно пух над водой, летел рваными клочьями желтоватый туман. Со всех сторон подступала уютная тьма. Я чувствовал себя канарейкой, которую, чтоб не пела, вместе с клеткой накрыли покрывалом. Пряный после дождя воздух холодил душу, вдалеке, на перепутье волглых дорожек, целовалась, четко проступая в рамке изразцовой листвы, черно-белая он-она парочка. И больше никого, за исключением голосистой мошкары в лунном свете фонаря.

Но напрасно я думал, что мрачные гротески сегодняшней ночи закончились. Из влажных желтых зарослей в нескольких шагах от меня выплыла высокая фигура в черном плаще и, едва заметно кивнув, поспешила вперед по дорожке. Жест был двусмысленный — то ли приветствие, то ли приглашение, и я, недолго думая, принял вторую версию и последовал за плащом. Я не видел ее лица, очертания фигуры были ломаные и неправильные, но по какому-то неуловимому и плавному покачиванию я понял, что это женщина. Я послушно шел за ней, решив доверять незнакомкам. Ее легкий плащ был расшит крупным жемчугом, и эти ослепительные слезинки дробно вздрагивали при ходьбе. Я вспомнил колокольчики на синей сцене. Где сейчас Пульчинелла? Что затевает? Уж не к нему ли в гости меня ведут? Впрочем, маловероятно. Казалось, после нашего разговора он утратил ко мне всяческий интерес.