Ульяна Гамаюн - Ключ к полям

Есть такая заповедь в танго: для того, кто ведет танец, опасно делать шаг назад, особенно против линии танца. А линия намечалась презабавная. Я был ведущим, точнее, я водил в этой игре в жмурки, с закрытыми глазами, под едкие смешки публики, продвигаясь к пропасти. С туманом в голове и иллюзией храбрости в сердце я решил, что вырвать Арлекина из когтистых лап Пульчинеллы — мой священный долг, даже если сам Арлекин не очень этими лапами тяготится. Грима, этот взбунтовавшийся червяк, не сильно меня беспокоил. Выронив нож, он загубил свой последний шанс очеловечиться. С ним покончено.

Я почти не удивился, когда чья-то рука в перчатке мягко потянула меня за локоть: в этой давке границы между людьми были давным-давно стерты, все здесь с готовностью принимали друг друга за кого-то другого. Вам дарили поцелуи и тычки в бок, в любой момент вас могли пырнуть чем-нибудь острым, и это притягивало сильнее, чем любовное приключение, — притягательная сила смерти. Меня, однако, не пырнули, и даже поцелуя я не дождался. Вместо этого мне в затылок выдохнули жаркое:

— В другую сторону.

Объятие ослабело; обернувшись, я увидел только яичные скорлупки масок, их гладкие щеки и обметанные стразами рты. Серебристые шелка, пышные кринолины — бурунами, волнами, далеко, до самого горизонта. Однако в том, что это была дама в красном, девушка-волан, сомнений не было никаких. В другую сторону? В какую? И почему я должен верить? Я остановился в нерешительности, вызвав всплеск негодования у вертлявого Труффальдино и его пышногрудой суженой, которым для каких-то особых пируэтов требовалось мною занимаемое пространство. Я горестно подумал, что так и не научился танцевать.

Барахтанье в толпе отбирало уйму сил и, главное, времени. В каком поднебесье, на какой фабрике производят секунды? И неужто за столько веков не могли нашлепать их побольше? Что говорить… Словно бабочку — в самое сердце — я хочу поразить тебя, время…

Время я не поразил, но увидел взамен кролика Буонаротти. Он был неплох у цирка с ирисами, он был неотразим сейчас — трехметровый исполин, испанский дворянин. Не человек — маяк в ночи: его щедро утыканный перьями шлем и бархатная бородка реяли над карнавальным морем, обещая заплутавшим суденышкам скорое спасение. Не раздумывая, я погреб к маяку. Капитану, видимо, на роду было написано вести меня, как ягненка, на заклание.

Он был не один: чуть поодаль, отчаянно жестикулируя, выясняли отношения девушка-волан и ее фисташковый ухажер; у самого Микеланджеловского локтя терся черный закутанный субъект, у другого локтя стоял Арлекин. Как говорил незабвенный Трелони: «Я думал, что я нашёл повара, а оказалось, что я нашёл целую команду».

Подобравшись поближе, я расслышал, как великан весело вещает: «Я Капитан Ужас из Адской Долины, величайший убиватель, укротитель и повелитель Вселенной, сын землетрясения и молнии, родственник смерти и закадычный друг великого адского дьявола!» Жужа, снова в черной полумаске, смеялась, показывая ровную, словно нарисованную нитку зубов.

Мне сложно описывать, что происходило дальше, хотя моя дальнозоркая память хранит этот вечер в своем лукошке, как хранят сухие лепестки в сентиментальных, зачитанных до дыр книгах. Я шел на маяк, я до смерти боялся, что маяк, меня не дождавшись, исчезнет, остальное не имело никакого значения. Вряд ли я что-нибудь соображал; меня несло, я несся, но именно тогда во мне зародилась и окрепла — мысль? идея? — нет, скорее огненный шар с мыслью-идеей внутри, что я должен ее — Жужу — съесть. Эта убежденность родилась, как, наверное, рождается молитва у искренне верующего, и так же, как молитва, зазвучала помимо моей воли, повторяясь, наматываясь, как нить на деревянную болванку.

Она что-то быстро говорила Капитану (тот учтиво склонился, поглаживая рыжий клок бороды). Чернявый пухляк без особого интереса терся рядом. Я схватил Жужу за руку, резко потянул за собой. Она ойкнула, попыталась зацепиться за Капитана, но тот не вышел из роли трусливого пройдохи и помогать не стал. Черный субъект, ничем, кроме отрывистых телодвижений, не выдавая свои эмоции, попытался меня обезвредить (я даже зауважал его за это), но что мне его слабенькие крылья? Никто больше не чинил мне препятствий: буйная парочка, отгалдев положенное, самозабвенно целовалась, Капитан, полосатый, как ярмарочный леденец, с рассеянным видом обводил взглядом зал, маски осатанело дрыгали торсами. До чего же легко творить зло! Я умилился сам себе — Арлекин всемогущий! Чего желает ваша светлость? Жужу? Вареную, жареную, под соусом бешамель? Да, ваше высочество, как скажете, ваше величество. Так легко, так легко — даже скучно становится!