Ульяна Гамаюн - Ключ к полям

Много позже, в других альбомах, вспыхнут плутоватые Пульчинеллы, томные дамы полусвета, пестрые, как попугаи, охотники, старлетки в неописуемых боа, саблезубые пираты и даже одна обаятельная гейша. Ничто в этом лихорадочном бурлеске не напомнит любителю старины о малыше в шотландской юбочке. Этот малыш уснул, а день, когда он проснулся — проснулся и обнаружил, что… — длился долгие годы.

Меня хлестали по щекам, как в начале плохого романа или конце хорошего сна. Но я — хитрая бестия — изогнулась, захлопала крыльями, как те голуби, что слетели только что с красной черепицы.

— Жужа!

Обняв дымоход одним крылом, я резко выпростала второе и, натянув одеяло на голову, попыталась сцепить крылья замком — но нет, куда там — и застыла в этом полуобъятии, прислонив голову к теплому камню. Те, что были по ту сторону одеяла, продолжали бормотать. Что-то такое несусветное они там творили с буквой «ж», будто склоняли ее в разных падежах, а потом взяли и умыкнули меня с крыши.

— Жужа, Жужка!

Было холодно, одеяло исчезло. У кровати стоял Тим — размытый, мерцающий по краям, под сенью крыл своих. Смотреть на него сквозь узкие щелки глаз было невыносимо больно. Хотелось, как при взгляде на солнце, лить и лить слезы.

— Послушай, — сияние приблизилось, — ты понимаешь, что я говорю? Да не мигай ты так! Ты меня вообще видишь?

— Я вижу твой нимб.

Закрыв глаза, я упала на подушку.

— Жужа, ну Жужа же!

— Хватит абабагаламажить. Я спать хочу, — выдохнул кто-то моим голосом.

— Ты мне нужна. Это очень важно.

— Пора сопрягать?

— Что?

С мясом выдрав себя из мягких просторов, где разница между «сопрягать» и «запрягать» не видна и не имеет смысла, я, поеживаясь, села на постели.

— А где мое одеяло?

— На полу. Надо же было как-то тебя разбудить. Я здесь ору уже часа два, и все без толку.

— Это ты меня бил по щекам?

— Ну, отвесил пару оплеух… Я же говорю, тебя не добудишься…

— Я думала, мне все это снится… Мне все это снится?

— Все мы, говорят, друг другу снимся. Нужна твоя помощь.

— А что такое?

— Сейчас сама увидишь. И даже услышишь. Идем.

Тим вышел в коридор. Я заметалась по комнате в поисках чего-нибудь теплого, запуталась ногами в одеяле и чуть не растянулась на полу. Завязалась драка. Высвободившись, я завернулась в бренные останки врага, как какой-нибудь неандерталец в шкуру мамонта, и прошлепала в коридор.

— Ну где ты там? — донеслось с первого этажа.

Волоча по полу тяжелый шлейф одеяла, внося разброд в строгую геометрию ковровых дорожек, я засеменила к лестнице и, подобрав свою рясу, скатилась вниз. Тим выглядел удивленным, но от комментариев воздержался. Возле комнаты Чио мы остановились, и Тим, взяв меня за плечи, стал что-то говорить, но слова его заглушил крик, будто там, за дверью, кто-то специально дожидался нашего прихода. Тим вздрогнул, отнял руки. Одеяло сползло на пол и съежилось. Я зажала уши с такой силой, что еще немного — и череп раскололся бы, как гнилая тыква. Во всем этом ужасе ясно было одно — кричал не человек и не зверь. Это было что-то жалкое и невозможное — вроде стенаний согнутой в бараний рог консервной банки. Тим потянул меня за руку — я завозилась с одеялом — да оставь ты его, оставь. — и мы вошли.

Кричала Чио. Мокрая, завернутая в простыню, она сидела на своей кукольной кровати, вцепившись в белого от испуга, всклокоченного Леву, который и сам, казалось, вот-вот закричит. Розовато-желтая спаленка в рюшах, комнатка-крем-брюле, напоминала сейчас вывернутую наизнанку дамскую сумочку. Все было раскурочено, разъято, разодрано в клочья. Мохнатый ковер был мокрым, у самой кровати что-то хищно поблескивало, а на столике у изголовья лежала расколотая надвое чашка с синим ободком.

— Ну что? — спросил Тим.

Когда мы вошли, крик сбился на карканье и кашель.

— Она кусается, — захныкал Лева. Его полосатая пижама, борода, даже брови и ресницы были мокрыми.

— Сейчас будем поить.

— Я больше не могу. Она все плачет и плачет…

Пропустив мимо ушей всхлипы Левы, Тим взял со столика стакан с какой-то сероватой мутью и жестом подозвал меня.

— Мы будем держать, а ты постараешься влить в нее как можно больше из этого стакана.

— Но что случилось? — только и смогла выдавить я.

— Потом, все потом.

Тим всучил мне стакан и, произведя рокировку с Левой, обнял Чио, стал гладить ее мокрые волосы, нашептывать что-то бессмысленно-успокоительное. Она продолжала вздрагивать, но нервное карканье прекратилось. Лева со вздохом умостился у Чио в ногах и положил свою огромную лапищу на ее тонкие щиколотки. Прижавшись заплаканной щекой к черной рубашке Тима, Чио с интересом разглядывала его черную пуговицу. Я неуверенно присела возле них, ощутив жар, пугливыми волнами исходивший от закутанного в простыню тела.