Ульяна Гамаюн - Ключ к полям

Пыхтение, обиженный выдох. Назвал свою фамилию.

— Бизе — как композитор?

— Безе — как белки с сахаром.

— Как поэтично. Вы француз?

— Я украинец. Вас это смущает?

— Нет, с чего бы вдруг?

Помолчали.

— Вы знаете, который час? — не вытерпел я.

— Не в том дело.

— А в чем?

Что за псих? — мелькнуло на задворках сознания. Птица продолжала горланить.

— А в том, что на днях один субъект звонил ко мне на работу — студия «Кролик и K°» — по поводу Жужи… Он дал мне ваш телефон, как заинтересованного лица. Вы ведь Евгений?

— Допустим, я.

— Тогда, возвращаясь к первому вопросу…

— К первому? А, ну да… Я Жужин друг… в некотором смысле… то есть, можно сказать, хороший знакомый… по работе.

— И что же, хороший знакомый, вы на всех сотрудников заводите личное дело?

— Н-нет.

— Вы этим по долгу службы занимаетесь или, так сказать, по велению души?

— По велению… То есть…

— Ясно. А скажите, сколько она у вас работает?

— Около месяца.

— Ага… Ну что ж, пора.

— Что «ага» и что «пора»? — Я поднялся, с силой захлопнул окно, оборвав адские птичьи трели на самой высокой ноте.

Другая пташка тем временем продолжала:

— Ничего. Вы, главное, не нервничайте.

— Я вас не понимаю… Зачем вы вообще звонили?

Оба мы психи, — мелькнуло на задворках сознания еще раз.

— А вам и не нужно понимать. Всего хорошего, хороший вы мой.

— Постойте, мне о многом нужно вас спросить. Это очень важно. Вы хорошо знаете Жужу? Не могли бы мы…

— Не могли бы. И вот еще что: на этот номер не звоните. Это не мой телефон… Все. Мне нечего больше вам сказать.

Короткие гудки. Я, конечно, сунулся по запретному номеру. Голос на том конце был сонный, злой и женский: «Нет. Здесь не живет. Выясняйте сами» — и снова гудки.

Номер четвертый заявил о себе в тот же день. Он долго и занудливо здоровался, рассыпался в извинениях и юлил, прежде чем перейти к делу. Меня не покидало ощущение, что он выдолбил в моей голове небольшое отверстие и вкрадчиво затащил туда свои влажные ворсистые телеса. Еще разговаривая с ним по телефону, я не мог отделаться от брезгливого чувства, будто говорю не с человеком, а с каким-то червяком, скользким кольчатым слизнем. Его блеющий голос старой беззубой козы, его мягкая, как размякшая в кармане конфета, повадка невероятно раздражали, и если бы меня попросили в двух словах охарактеризовать этого человека, я бы, не задумываясь, сказал: студенистый, блеющий червяк. Он сам задавал вопросы (блея и вихляя кольцами), выклянчил у меня встречу и горячо распрощался. Ощущение гадливости не покидало меня до самого вечера и еще усилилось, когда я в назначенное время оказался в пропитом, кошатиной отдающем баре на набережной. Через некоторое время явился он, и гадливость уже не знала предела. Его звали Кихленко-Гримасов — одно это двойное недоразумение вместо фамилии чего стоит! Имени не помню. Я почему-то сразу нарек его Кюхлей, хотя первоисточник ничем такого мерзкого сравнения не заслужил.

Бывает так, что телефон, словно в отместку, коверкает человеческий голос до неузнаваемости, делая скромника хамом, юную хохотушку — угрюмой чувырлой, но совсем не так было в этот раз. Этот — человек? нет, не человек, — этот несчастный, до мельчайшего кольчатого изгиба соответствовал своему голосу. Худосочный, низенький, со слипшимися и редкими, как у новорожденного, волосами, сквозь которые просвечивает то ли кожа, то ли чешуя, с лоснящимся, словно выкупанным в масле лицом, тонким скользким носом и бледными губами. Кюхлины прозрачные глаза наводили на мысль о том, что природа задумала их голубыми, что начала даже их разукрашивать, но бросила эту затею на полпути. Из телефонного разговора я понял, что он программист, и, учитывая авторитет «Флинта», я приготовился к встрече с хорошо упакованным типчиком с мобильным в каждом кармане и топорным джипом за углом. Но, однако, как я уже сказал, вид у него был в точности такой же, как и голос, — жалкий и блеющий. Засаленные джинсы, клетчатая рубашка (такие были еще у моего деда), ветровка странного желтовато-серого цвета и, несмотря на теплынь, вязаная синяя с розовым грязным помпоном шапка, которую он, остановившись у стойки рядом со мной, неуклюже стащил (и лучше б он этого не делал). Пока Кюхля радостно жал мне руку (я украдкой отер ладонь о штанину) и заказывал себе пиво, я жидко улыбался и раздумывал, как бы незаметно улизнуть. Думаю, гримаса у меня на лице была страшная, потому что он, сделав глоток и все так же улыбаясь, проблеял: