Раймон Руссель - Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

Когда замолк детский голосок, мы вслед за Кантерелем переместились в привычном направлении на небольшое расстояние и тут же обосновались бок о бок с молодым наблюдателем перед человеком в бежевой блузе, сидевшим лицом к нам за придвинутым изнутри вплотную к стеклянной стене столом. Помощник покидал его, направляясь к мальчугану, позади которого он прошел во время декламации, скромно описав, чтоб ничем не помешать, откровенно криволинейную траекторию.

Демонстрируя нам свою благородную голову художника с длинными волосами, тронутыми сединой, человек в блузе, склонившись над листом бумаги, целиком зачерченным полностью высохшей тушью, начал при помощи тонкого шабера выявлять на нем белые участки, отстраняя время от времени внешней стороной мизинца произведенные легкие оскребки.

Мало-помалу под лезвием, которым он в высшей степени умело манипулировал, показался, белый на черном фоне, портрет фронтально расположенного Пьеро — а точнее, если принять во внимание множество деталей, имитирующих Ватто, Жиля.

Рядом с нами молодой наблюдатель, почти упираясь лбом в стекло, с огромным вниманием следил за изощренными действиями художника, который время от времени произносил одну и ту же фразу: «Дюжину дюжин не хуже», каковую третье слуховое оконце, подобное двум другим, доносило наружу.

Работа продвигалась быстро, и тщательно, несмотря на необычность породившей его чисто разрушительной процедуры, отделанный Жиль наконец показался полностью, весь в возбуждении жизни, руки на бедрах, лицо сияет от смеха.

Прихотливые черточки туши, со знанием дела оставленные сталью, складывались в настоящий шедевр изящества и обаяния, ценность которого мы могли оценить, хотя со своего места нам и приходилось взирать на него вверх ногами.

Когда все было закончено, шабер, еще раз подтверждая мастерство державшей его руки, расположил пониже еще одного Жиля, опять же выбеленного на предварительно зачерненном листе, на сей раз видимого со спины; абсолютное подобие позы, стати и пропорции двух плодов творчества несомненно свидетельствовало о факте трогательного единства художественного замысла.

Здесь опять самозабвение коварного разрушительного лезвия породило восхитительное целое, которое, даже при созерцании вверх ногами, искушало нас элегантностью исполнения.

По завершении окончательной ретуши художник отложив в сторону шабер, встал вместе с листом, каковой он незамедлил расстелить на находившейся чуть дальше от нас вращающейся платформе, обычной в мастерской любого скульптора, на которой возвышался имитирующий строение человеческого тела маленький проволочный каркас, соседствуя с кучей резцов и стек, а также с белой картонной коробкой без крышки, спереди на ней можно было разобрать большие, выведенные тушью буквы, складывающиеся в слова: «Ночной воск».

Манипулируя каркасом, закрепленным сзади на прочном вертикальном металлическом стержне, оканчивающаяся диском основа которого была прикреплена при помощи винта к положенной на вращающуюся платформу деревянной пластине, художник благодаря гибкости проволоки легко придал ему в точности позу только что порожденного его шабером Жиля.

Затем его рука, погрузившись в коробку, извлекла оттуда толстую палочку черного воскообразного вещества, усеянного крохотными белыми зернышками, которые, вызывая в памяти картину звездной ночи, оправдывали написанное на картонке название.

Этим ночным воском он обернул последовательно голову, туловище и члены каркаса, после чего положил оставшуюся часть палочки обратно в коробку.

Так подготовленному произведению он начал придавать, пользуясь лишь пальцами, достаточно точную форму, а затем продолжил работу выбранной из имеющегося в его распоряжении многочисленного запаса стекой, которая была, очевидно, сделана, ввиду ее белесого цвета, особой фактуры, своеобразной сухости и жесткости, из хлебного мякиша, сначала размятого, а потом зачерствевшего.

По мере реализации его творения мы все лучше и лучше узнавали в статуэтке давешнего Жиля, верной скульптурной копией которого она служила, как о том к тому же свидетельствовали постоянные вопрошающие взгляды, бросаемые художником на лист с черным фоном.

Все стеки, разнообразные и очень причудливых форм, служили по очереди, причем все они без исключения состояли единственно из черствого мякиша.

Воск, который удалял художник в процессе моделировки, постепенно скатывался пальцами его левой руки в небольшой шарик, из которого в случае необходимости он иногда черпал материал для разнообразных наложений.