Теперь осмотрительное сгибание листа сместило уже на его правое поле оставшиеся свободными частицы золота, которые благодаря новому вре́менному перемещению тяжелой книги тонким водопадом вернулись в запас.
В результате маневра, произведенного Жераром на манер однорукого, сложенные в стопки томики ин-октаво оказались справа, поддерживая собой крышку переплета, на которой идеально расстелились форзац и близнец шмуцтитула, причем последний демонстрировал рядом с последней страницей словаря — теперь открытого, со всеми страницами, лежащими строго горизонтально, будто том, который только что закончили читать, — свою лицевую сторону в девственном состоянии, каковая мало-помалу заполнилась новыми строфами, одна за другой написанными водой при помощи колючки, а затем позолоченными.
После констатации его сухости и рутинного взымания излишков золотых крупинок Жерар перевернул лист, на обороте которого, сохраняя до самого конца верность своим странным писцовским ухищрениям, он завершил и подписал свою оду, все строфы которой имели одно и то же строение.
Теперь лишь несколько крупиц драгоценной пыли оставалось в его левой руке, которой он потряс, чтобы их стряхнуть.
Когда вполне подсохла и расположенная внизу страницы золотая подпись, Жерар — на этот раз как попало — скинул на стол все не относящееся к тексту металлические опилки, разом поставив на попа роскошный том, — чтобы вслед за этим его закрыть и отложить.
После долгой паузы, во время которой он, казалось, отдался напряженным размышлениям, Жерар, оглядев всю стопку, взял верхний томик ин-октаво, который, будучи обычной брошюрой, носил на обложке название «Эоцен».
Положив книгу на стол перед собой вместо предварительно отодвинутого словаря, он перелистал ее от начала до конца и вскоре остановился на первой странице напечатанного в два столбца указателя. Здесь друг за другом, каждое в сопровождении серии цифр, следовали в виде перечня слова, которых он бегло касался, чтобы их сосчитать, пальцем.
Удаляясь от нас по направлению к окну, он одновременно вынул из кармана золотой браслет и, снова поцарапав экю об острие уже использованного с этой целью прута, собрал в левой ладони порцию, на этот раз совсем небольшую, сверкающего порошка, после чего сразу вернулся к столу и вновь сел перед «Эоценом».
На странице, где заканчивался его отсчет, он написал в своей обычной манере, но целиком заглавными печатными буквами следующие слова: в середине на самом верху — «Дни в душегубке», над левым столбцом — «Актив», под правым — «Пассив». Последнее слово, благодаря геометрической простоте используемых в нем букв, без особых затруднений было начертано прямо навыворот. Затем Жерар вычеркнул печатное слово, которым открывался первый столбец.
Запаса порошка почти в точности хватило, чтобы позолотить воду для букв и вымарывания. Когда с листа бумаги испарилась вся влага, Жерар на миг поставил брошюру перпендикулярно на стол, куда и соскользнули избегнувшие непрочного приклеивания крупинки. Положив палец под непосредственно шедшее за вычеркнутым словом число, он начал перелистывать книгу к началу, казалось, он ищет определенную страницу.
* * *
В этот момент Кантерель побудил нас податься вдоль огромной прозрачной клетки чуть вправо, и мы остановились перед расположенным прямо напротив нас за стеной богато убранным католическим алтарем со священником в ризе перед дарохранительницей. Удалявшийся отсюда, завершив некое порученное ему дело, помощник в теплом обмундировании направился к пристанищу Жерара, куда он через миг и проник.
Рядом со Святыми дарами на престоле виднелся роскошный металлический ковчежец очень древнего вида, на лицевой стороне которого выложенные гранатами буквы складывались под замочной скважиной в следующие слова: «Непотребные тиски золотой свадьбы».
Священник подошел к нему и, приподняв крышку, вынул оттуда довольно большие, очень просто устроенные тиски, закручиваемые при помощи барашка.
Спустившись по ступеням алтаря, он остановился перед вставшей при его появлении престарелой парой; два пустых парадных кресла, которые она перед этим занимала, стояли бок о бок к нам спинками. Мужчина с непокрытой головой был одет просто во фрак, в то время как стоявшая слева от него женщина в глубоком трауре и с черной шалью на голове зябко куталась в теплое пальто, хотя у нее, как и у мужчины, были обнажены кисти рук.
Читать дальше