Раймон Руссель - Locus Solus. Антология литературного авангарда XX века

Поставив двух пожилых людей лицом к лицу, священник соединил их правые руки, поместив вслед за этим крепко державшие друг друга кисти между разведенными щеками тисков, после чего, нарочито повернувшись к нам, он начал медленно вращать барашек.

Но мужчина, улыбаясь, вмешался, протянув свою левую руку, и вынудил священника уступить ему металлические ушки, которые он сам с подчеркнуто шаловливой бодростью завернул в несколько приемов, в то время как женщина, расчувствовавшись, всхлипывала.

Щеки тисков, должно быть, были изготовлены из какой-то мягкой имитации железа, так как они сдавливали переплетенные пальцы правых рук, не причиняя им особых мучений.

Вновь выпущенный на свободу барашек долго раскручивался священником, который тут же, захватив с собой тиски, поднялся по ступеням алтаря, чтобы положить их обратно в ковчежец, а престарелая чета, чье долгое и торжественное рукопожатие закончилось, в это время усаживалась на свое место.

Не отходя от стены гигантской клетки, Кантерель перевел нас на несколько метров дальше к роскошному помещению, из которого, как мы увидели, поспешно удалялся, направляясь к пожилой чете, помощник в мехах, незаметно пробравшийся сюда лишь за несколько мгновений до того, обогнув окольным путем алтарь.

Прямо за разделяющей нас стеклянной стеной виднелся передний край почти не возвышавшейся над уровнем земли театральной сцены, декорации которой воссоздавали атмосферу какого-то роскошного зала в средневековом замке. Полное отсутствие рампы позволяло помощнику без труда входить и выходить спереди.

Сидя в глубине и чуть слева за расположенным наискосок столом, одетый в блио с открытым воротом сеньор, который был виден нам слегка сзади в профиль, просматривал с пером в руке какую-то рукопись напротив широкого окна, открывавшегося в косо обрубавшем угол помещения простенке.

У него на затылке виднелась готическая монограмма темно-серого цвета, образованная тремя следующими буквами: В, Т, G.

Посреди задней стены перед закрытой дверью лицом к нам стоял податель пергаментной грамоты, при этом он находился строго справа от сеньора, от которого его отделяло всего несколько шагов.

Костюмы обоих актеров прекрасно соответствовали эпохе, изображаемой декорациями.

Не переставая рассматривать рукопись и абсолютно не меняя позы, сеньор произнес откровенно ироническим тоном:

«В самом деле… долговое обязательство?.. А какая же на нем подпись?»

Голос доносился до нас через круглое отверстие, которое, само размером с тарелку, было снабжено диском из шелковистой бумаги, окружность которого, благодаря тому что его диаметр превышал диаметр отверстия, была приклеена снаружи к краю этого, проделанного в стеклянной стене на высоте двух метров от земли слухового оконца.

Занимавшая, чтобы лучше слышать, место под самым оконцем девушка в черном, не отрываясь, пожирала сквозь стекло взглядом сказавшего это.

На заданный вопрос человек с пергаментом коротко ответствовал:

«Лошак».

В тот самый миг, когда прозвучало это слово, сеньор, выронив перо из руки, с чрезвычайной резкостью повернул голову направо и тут же поднес обе руки к затылку, как бы под влиянием боли, тут же, впрочем, забытой.

Затем, поднявшись из-за стола, он, пошатываясь, подошел к человеку, развернувшему у него перед глазами свой пергамент со словом «обязательство» в качестве заглавия нескольких строк, после чего следовало имя, перед которым было вчерне набросано изображение лошади с короткой толстой шеей.

Тоном, полным предельного ужаса, сеньор повторял, протянув палец к наброску коня:

«Лошак!.. лошак!..»

Но Кантерель уже побуждал нас преодолеть в обычном направлении очередной короткий этап, остановившись перед одетым в простой голубой домашний костюмчик босым ребенком лет семи, которого держала на коленях тепло укутанная молодая женщина в трауре, сидевшая на установленном прямо на земле стуле.

Воспользовавшись боковым коридором, проложенным позади сцены, помощник приблизился на миг к ребенку, а затем размашистым шагом направился назад к актеру с обнаженной шеей.

Второе слуховое оконце, абсолютно идентичное первому, позволило нам четко расслышать, как мальчуган, впрочем, мало удаленный от нас за прозрачной стеной, произнес название: «Ронсар, „Скованное виреле“», а затем точно продекламировал все стихотворение, чрезвычайно уместными жестами подчеркивая каждый содержащийся в тексте оттенок смысла, в то время как его взгляд сливался со взглядом молодой женщины.