Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь

Бородач оглянулся на полицейского: тот стоял к нему спиной и читал какие-то объявления, наклеенные на дверях. Теперь надо было только положить шапку на письменный стол так, чтобы она легла как раз на бумаги.

– А ну, забери отсюда свою шапку, – возмутился старичок. – Тоже мне, нашел место!

– Простите, – забормотал бородач и ловко стащил свой головной убор со стола вместе с бумагами, а потом скатал их в рулончик и спрятал в карман.

Разумеется, на этот раз он не мог воспользоваться столь удачно добытыми документами, и ему присудили три недели ареста как закоренелому бродяге.

Но через три недели он вышел из уездной тюрьмы и пустился в путь уже как Косиба.

В самих Одрыхах, в усадьбе, не было ничего, что заслуживало бы внимания. Остатки огромного дворца, сгоревшего во время войны, заросли крапивой, лопухом и конским щавелем, с каждым годом плесень и мох все плотнее покрывали каменные стены, и они рассыпались, превращаясь в развалины. Владелица поместья, княгиня Дубанцева, вдова питерского придворного сановника, постоянно проживала во Франции и никогда не приезжала сюда. Управляющий, старый чудак, пан Полешкевич, занимал две комнатки в деревянной пристройке во дворе, где тоже было немало следов запущенности и заброшенности.

Но вокруг раскинулась огромная, изумительная по красоте Одринецкая пуща, тысячи гектаров, густо поросших соснами и елями, дубами и березами, с подлеском из орешника и можжевельника. Узкие извилистые тропинки пересекали эти леса, и тут чаще встречался след кабана или оленя, чем коня или человека.

С высоты птичьего полета все это громадное пространство выглядело как переливающийся зеленый бархат с густо нашитыми на нем блестящими бусинками, потому что и воды тут было вдосталь. Благодаря бессчетным озерам, совсем маленьким и чуть побольше, соединенным между собой укрытыми среди лоз и зарослей ольхи ручейками, пущу легче было объехать на лодке, чем обойти пешком. Немногочисленные лесники тоже чаще использовали для передвижения лодки.

Только к крошечному домику в самой середине пущи приходилось идти пешком. Он стоял на пригорке, на небольшой поляне, со всех сторон окруженный высокой стеной старого леса. А жил тут лесничий, господин Ян Окша, сын старого Филиппа Окши, который лет сорок с хвостиком управлял Одринецкой пущей, а после смерти оставил сыну в наследство и свое место, и все, чем владел. Молодого Яна Окшу с детства отправляли учиться, поначалу в вильнюсские школы, а потом и в далекую Варшаву; через много лет он вернулся сюда с дипломом лесника в кармане, с женой и дочкой и поселился в домике. И вот уже пятый год именно ему принадлежала неограниченная власть в пуще. Неограниченная – потому как его начальник, господин Полешкевич, во всем ему доверял, ни во что не вмешивался, а если и заглядывал в лесное жилище, то не затем, чтобы проверять расходные книги, а только ради удовольствия поболтать с госпожой Беатой Окшей, сыграть с господином Яном партию в шахматы или, усадив маленькую Марысю в седло перед собой, покатать ее по поляне. Собственно говоря, он был единственным гостем, который когда-либо заглядывал в жилье лесника.

Господин Окша, видимо, от отца унаследовал нелюдимый характер; к соседям, которые, впрочем, обитали далековато от этих мест, особо не стремился, да и они к нему не наведывались. А еще, несмотря на молодость, был он большим домоседом, что как раз не казалось удивительным, поскольку жена у него была красавица и, как говорил лесник Барчук, «весьма приязненна», дочка – настоящий ангелочек, да и вообще дом до краев полон счастья.

Потому и покидал он свое жилище весьма неохотно. Когда же все-таки необходимо было выбраться в уездный город Браслав или не дай бог аж в самый Вильно [12], то выезд свой откладывал со дня на день, ибо был весьма слабого здоровья и поездки страшно утомляли его. Бывало, от самой незначительной простуды господин Окша начинал харкать кровью и вынужден был подолгу лежать в постели. Однако молодой лесничий был хорошим человеком, добрым и справедливым, и все подчиненные очень жалели его, видя, как он чахнет на глазах. Два раза к нему даже пришлось привезти доктора, что было весьма нелегко и дорого, потому как восемь миль дороги не пустяк. Люди поговаривали, что господин Окша уже не оправится, и, похоже, так оно и было на самом деле.

Лето в пуще чудесно и удивительно красиво. Сильно пахнет смолой, воздух разогрет, точно в печке, мушки всяческие в таком количестве вьются вокруг, что в ушах звенит. Покачиваются вершины стройных сосен, ветер шумит в кронах старых дубов, мох пушистым ковром стелется, ягод и грибов изобилие – в общем, жить да поживать, смерти не знать. А в осеннюю пору тишина в лесу воцаряется подобно той, что в храме, когда священник возносит к небесам хлеб и вино. Деревья стоят, задумавшись, и даже не чувствуют, как все падают и падают с их ветвей золотистые и алые листья. Зимой все покрывает снег, лежит толстым пушистым ковром на земле, пухлыми подушками обременяет ветви, а когда вздохнешь полной грудью, наполнив ее чистым морозным воздухом, то такая радость охватывает!