Через год Винни посадила Пирса в автобус и повезла в Пайквилл, Кентукки, ближайший к Бондье город, куда ей продали билет. Там их подхватил Сэм на гигантском «нэше», купленном недавно по случаю большого путешествия на юг, и доставил в Бондье, где Винни поселилась на правах домохозяйки и приемной матери его четырех отпрысков. Она всегда любила, более того, боготворила своего старшего брата и глубоко печалилась о детях, однако не эта причина заставила ее навсегда покинуть мужа, оставшегося в Бруклине. К Бондье она так и не привязалась, неизменно чувствовала себя здесь временным жителем, однако о своем решении не жалела: больше ей было некуда деться.
— Тогда было не так, как нынче, — говорила Винни Пирсу во Флориде; он сидел с ногами на бортике веранды с жестянкой содовой, которая нагревалась у него в руках. — Нынче столько возможностей, столько витает мыслей, идей. Уйма. А тогда было раз-два и обчелся. Выбираешь из немногого и радуешься, что шкура пела. Я не смогла бы получить развод, не смогла бы сама зарабатывать себе на жизнь — во всяком случае, так мне казалось. Наверное, я пытаюсь объяснить. Извиняться мне не хочется… Сейчас и представить себе трудно, как можно растеряться; сейчас ведь все это не в диковинку. Я имею в виду, посмотри хотя бы, бога ради, на Ки-Уэст. [11]Но тогда это было диковинкой, вроде как… вроде как нарушить порядок вещей. Ну разве я могла делить с ним постель? И нужно было увезти тебя от него подальше; это так же само собой разумелось, как выхватить тебя из огня… Но знаешь, какая беда. — Винни невесело рассмеялась. — По-своему он был очень хорошим отцом. Ты уж меня прости, Пирс.
Когда Пирс приехал в Бондье, чтобы там поселиться, стояла осень. Случилось так, что приблизительно в это время из гаража вынули наружные рамы, чтобы установить их на место; однако это муторное дело не довели до конца, и рамы долгое время лежали на веранде, двумя рядами по две штуки. По причине, которую потом забыл (вспоминал только необычное ощущение — вполне вероятно, иных причин и не было), Пирс намеренно и старательно прогулялся по каждой оконной панели: стекло держало его вес один лишь миг, а далее трескалось, как лед в замерзшей луже. Когда последствия были обнаружены, Пирс все отрицал, хотя Сэму было ясно, что это его работа. Доказательств тем не менее не имелось, а без них Пирс не считал нужным признавать свою вину. Впрочем, его заставили.
Но разве не было это свойством его натуры — отрекаться от своих поступков, отрекаться даже от самого себя, такого, каким он стал; разве не был он, собственно, лгунишкой? И не был ли он этим похож на свою мать, с тем только отличием, что она обладала полезной способностью забывать свои поступки и помнить только причины, основательные причины, к ним подтолкнувшие?
Как думал Пирс, ему было оттого так трудно сознаться в своем поступке, что, как он, судя по богатому недавнему опыту, ожидал, следующим вопросом Сэма будет Почему; это вовсе не злобное Почему загнало бы тем не менее Пирса в угол, так как он понятия не имел почему. Причин не было никаких. Впоследствии, когда Пирс унес инструменты Сэма в лес и оставил их там ржаветь, забыв, что позаимствовал их на время; когда он зимним вечером перерезал телефонный провод в спальне Сэма; когда стащил из ящика письменного стола обручальное кольцо его покойной жены, — во всех этих случаях он мог бы назвать причины (по крайней мере, в то время): того требовали обстоятельства, с которыми сталкивалась Невидимая Коллегия. Но и тут действовала та же логика, что и в деле с разбитыми наружными окнами: ему приходилось лгать, так как за признанием последовал бы вопрос почему. А ответить он не мог. Оставалось только все отрицать.
— О чем ты только думаешь? — Взяв племянника за плечо, Сэм развернул его лицом к груде осколков.
— Я этого не делал.
— Ну да! За кого ты меня держишь? Я хочу знать одно: почему.
— Я не делал.
Сэм всегда утверждал (а Пирсу не верилось), будто обеспокоен не столько проступками Пирса, сколько его манерой дерзить. Он придумывал для Пирса наказания мягкие, но необычные, чтобы он понял бессмысленность своей лжи, и Пирс принимал их покорно, хотя был недоволен тем, что Сэм присвоил себе право его наказывать. Правда, наказания на него не действовали.
В самом ли деле он воображал, будто кто-то поверит его вопиющей лжи? Он словно бы считал себя по-настоящему невидимым, не оставляющим заметных другим людям следов, считал, что его ни на чем не поймают, так как на самом деле его здесь нет.
Читать дальше