Джон Краули - Любовь и сон

Фонарик, увенчанный батарейками «Эвереди», бросал в темноту надежный конусообразный луч, в котором Пирс разглядел приземистые очертания вагонеток, похожих на мирно почивавших медведей; стойки и балки низкого перекрытия; голые электрические провода над самой головой, что очень возмущало Сэма, но теперь они, возможно-вероятно, не были под током. В больших помещениях проходы пересекались, Пирс выбрал один и пометил поворот на карте. Один уходящий вглубь проход, другой, где тьма густая настолько, что чувствуется на ощупь и на вкус, где кончаются рельсы, откуда навсегда ушли шахтеры, покидав свои кайлы и черпаки, и тут Пирс вынимает коробочку, а из нее камень и кладет его гольем на полочку из угля. Отметка «X» на этом месте.

Пора возвращаться, идти по карте на выход, послать ее Флойду Шафто по почте нет передать из рук в руки нет подкинуть ему на ферму. Нет.

Нет. Бледным от жары днем Пирс шагал по пыльной дороге к удачинскому Второму Номеру, чувствуя, что план вот-вот растает без следа, но желая сохранить в него веру, а карман его тяготил постыдный груз. Тот голос, который, с тех пор как Пирс побывал у Бобби на Кабаньем Хребте, обращался к нему непрестанно и громко, заглушая все остальные звуки, — этот голос теперь не то чтобы замолк, но отдалился, сделался прерывистым.

Он должен был это понимать. И он понимал, но не знал, что с этим пониманием делать, и потому от него отрекался: Шахта, настоящая шахта, не похожа на ротовое отверстие на заросшем лесом лице горы, это индустриальное сооружение, большое и грозное, а если оно разрушается, то грозное тем более. Вход Запрещен Категорически, и нарушители преследуются по всей строгости закона.

Ну и отлично, сказал Пирс голосом Винни, просто отлично. Еще на дальних подходах к шахте его остановила ограда из цепочек, натянутая поперек дороги, да и сама шахта помещалась внутри сложного сооружения из гофрированной стали, с грязными окнами. Место, где только и жди несчастного случая, свалишься, напорешься на ржавое острие, заработаешь столбняк. Над бескрайними шлаковыми отвалами возвышались на тощих ржавых ногах устройства для дробления, промывки, сортировки. На самом высоком были намалеваны название «Удача» и знак компании (едкий местный воздух мало что от него оставил), рука с ровным веером из четырех тузов. Удача.

Даже и тут его не оставила мысль, что если ему хватит духу перелезть через изгородь, добраться до шахты, разбить окошко и проникнуть внутрь (он вспомнил, как по телевизору показывали шахтеров, спускающихся в шахту в открытом лифте), если он, по крайней необходимости, все это проделает, то его план еще может сработать; вылези из кожи вон, и это неподатливое место все же сослужит желанную службу. Но он знал, что не станет лезть из кожи.

На шоссе немилосердно пекло, свежесть раннего лета уже ушла, вокруг расстилалась другая, слишком жаркая для жизни планета. Да что такого, если она все-таки уедет в Детройт.

Почему бы и нет, раз ей хочется. Это всего лишь город.

Проснись, думал он, ты, болван.

Он почувствовал, что проснулся, по собственной команде и в тот же миг, и что его жжет стыд из-за игры, которую он в одиночку затеял, словно его застиг взрослый насмешник — он сам. Но уходил он так же, как пришел, руки в карманах, поглядывая по сторонам, словно сомнамбула, и не знал об этом. Стоя у ограды «Удачи» и заглядывая внутрь, Пирс Моффет, прежде единый, словно бы неуловимо, незримо раздвоился: одна его часть соскользнула в подземную реку, похожую на сон, где ей предстояло пробыть годы; другая часть осталась жить на земной поверхности, взрослая, забывшая о слезах; там, где желания не сбываются, где он забыл, как строить планы и совершать поступки. Только когда земля наконец вильнула в сторону от своего курса и темная река вышла из берегов, потерянный мальчик обнаружился, предстал перед Пирсом и потребовал себе места: скрытое сделалось наконец явным, изнанка вышла наружу.

Вскоре Сэм обнаружил пропажу алмаза Опал и после искусных расспросов, раскинув мозгами, заключил, что взял его Пирс. Пирс все отрицал.

— Я на тебя не сержусь. — Тон у Сэма был не совсем умиротворенный. — Не сержусь. Просто я хочу знать почему. Чего ради ты это сделал?

— Я не делал.

— Ну да.

— Не делал!

Но потом Пирса практически поймали за тем, как он у комода Сэма потихоньку вставлял камень обратно в кольцо, и заставили признаться, но почему он это сделал, Пирс так и не сказал. Разъяренный, сбитый с толку Сэм под конец заставил Пирса написать сочинение на тему «Почему я не должен лгать», а потом зачитать его перед семейством. При этом уши у Пирса горели от стыда, не столько из-за себя, сколько из-за Винни, которая бессильно сидела в клубном кресле из красного пластика. Все приведенные им на бумаге причины относились к практической области; упор делался на то, какие неприятности, прежде всего для него самого, последовали за разоблачением, чему примером служил нынешний стыд. Но объяснения Пирс так и не дал.