Ребекка Годфри - Драная юбка

Маргарет шла, как слепнущий старик, неуверенно переставляя ноги.

Дин свистнул, положив руку мне на колено – молчи!

Эй, шланг, сказал он.

Эй, садовый шланг, сказал Брюс. Дейл повращал рукой у лобка, будто змею удерживал.

Маргарет продолжала идти, но я видела, что она сникла. Сникла и съежилась. Господи, помоги ей вздохнуть, почти сорвалось у меня с языка. Эта девица – серьезная наркоманка. Ее кожаная сумка почти доверху была забита шариками гашиша в серебряной фольге, перемешанными с ворованной косметикой. Однажды она меняла при мне тампон, одновременно прихлебывая отцовский джин. Но сейчас я поняла, что она не так крута. Могла бы держаться и пожестче. Лицо у нее было такое пришибленное и страдающее, когда она прохромала мимо.

Что там со шлангом? спросила я. Маргарет села в машину, и я не различала ее лица. Лобовое стекло покрылось каплями дождя.

Они ответили мне лишь потому, что мой вопрос застал их врасплох.

Ах, как мне повезло сидеть в околдованном лесу, прогуливая математику. В деталях выслушивая, как они провели вечер пятницы, засовывая шланги в Маргарет. Один за другим. Дин, Дейл, Брайс, Брюс. Один за другим. Они промыли ее, промыли начисто. Она была чистая, чувак, она текла. И ей так понравилось, утверждали они, ей понравилось, как мы ее вымыли.

Пока Брайс говорил, Дин отодрал ветку голыми руками. По-моему, Брайс вовсе не гордился. Он обсуждал происшествие с садовым шлангом, словно это была игра или веселая забава на переменке. Я пялилась на Дина и совершенно не понимала, что делать, потому что не знала, потому что не знала – может, это норма? Может, идиоты-отморозки так делали, потому что в «Молоте Богов» написано, что Роберт Плант делал то же самое с фанатками? Я поднялась. Я не чувствовала жара, лишь тепло, словно тысячи кулаков молотили по упругой коже. Ты находишь подводное течение, а толку? Что с ним делать? Я не имела ни малейшего понятия.

Так закончился мой романчик с Дином Блэком. Я вернулась в школу и проторчала остаток математики в кабинке туалета, разглядывая свои вены и читая мерзкие стихи на стенах. Если любишь – отпусти. Если вернется – твое навсегда . Кто-то неразборчиво нацарапал свою версию поверх последних слов, теперь откровение читалось так: Если любишь – отпусти. Если вернется – ЗАСТРЕЛИ .

Маргарет Хейл зашла в женский туалет. Я узнала ее белые лодочки; она всегда носила их с белыми носочками. Через щель под дверью кабинки я наблюдала, как ее руки яростно стирали грязь с белых лодочек. Я слышала, как лилась вода, и ее голос повторял «блинблинблин», и она еще раз прошлась по туфлям бумажным полотенцем, оттирая заляпанные каблуки. Казалось, если я выйду, она разревется, и мне придется ее успокаивать. Человек, выросший без матери, боится моментов, когда нужно обнимать, утешать и знать все эти материнские приемы. Мне очень не хотелось ее утешать.

Но она не ревела. Она уставилась в зеркало и мазалась блеском для губ.

Мне очень жаль, что так получилось, сказала я.

Она вздрогнула от неожиданности. Она попятилась от меня. Потеребила чего-то в сумке.

Жаль чего? тихо спросила она, почти затаив дыхание.

Жаль, что так вышло со шлангом.

Она все пялилась в зеркало. Теперь она замазывала веснушки крем-пудрой.

Это всего лишь секс, сказала она. Им хотелось – я позволила. Она пожала плечами.

Я не улыбнулась в ответ на ее улыбку. Она опять пожала плечами. Забудь об этом, как бы говорила она, забудь, вычеркни, сотри. Я подумала – хорошо, растворись в тумане.

Я вообще правильно поступила? Я, честное слово, понятия не имела, что делать. Вернувшись из школы, я прямиком пошла в дикий сад за нашим домом, искала Симуса, но его не было. В глубине сада у нас растет старая яблоня. На ветку Симус взгромоздил мой старый трехколесный велосипед – памятник приключениям ползунка.

Мне бы так хотелось, чтобы Эверли оказалась здесь. Я так давно ее не вспоминала. Эй, мам, должна девушка расстраиваться, если юноша сует в нее шланг, а на следующий день над этим смеется? Вряд ли она знала. Может, ей такое тоже по душе? В конце концов, она же бросила меня и Симуса ради главы Семейства Кайфа.

Когда Симус вернулся вечером, я не вышла из спальни. Так и разглядывала фотографии манекенщиц, выдранные из журналов. Такие гламурные славные девочки. Я слышала, как Симус возится на кухне. Может, он скручивает косяк, склеивая края белой бумаги кончиком языка, похожим на розочку.

Ты там в порядке, голубушка? прокричал он. Должна отметить – он никогда не просил меня улыбаться; никогда не заходил ко мне в комнату.