Андрей Хаас - Ярость

– Ведется следствие. Известно, что действовала какая-то группировка националистов. Картина обессмертила Близнецов, но убила физически.

– Какая картина?

– «Красная площадь». А я ведь, Соня, честно признаться, приехал за вами. Все, конечно, сейчас воспринимается как сплошной кошмар: ярмарка, скандалы, убийства, поджоги! Но я должен сообщить, что после вашего перформанса в Манеже разразилась настоящая буря.

– Какая еще буря? – испуганно прошептала Соня.

– Не бойтесь, ничего страшного – буря восторга! Вот только малая часть прессы, посвященная событию. Везде критики ставят вас выше всех художников, а их там было немало.

Горский вынул из портфеля увесистую пачку ксероксных копий.

– Ваш перформанс и инсталляция признаны одними из лучших. Вашу кровать купили – коллекционеры чуть не передрались за нее. Это успех.

От охватившего ее волнения Соня не нашлась что ответить. Все услышанное настолько ее поразило, что она впала в состояние ступора и перестала что-либо понимать. Горский говорил и говорил: про трагедию Близнецов, про свои новые проекты. Все обсуждали ужасную новость, пили вино, а она неподвижно сидела и, не чувствуя своего тела, подавленно молчала. Только легкий гул в руках, как будто целый день таскала ведра с водой, и растущее откуда-то изнутри ощущение надвигающихся перемен.

– А что, Сонечка, – вывел ее из ступора голос Пепла. – Вы же хотели увидеть Тимура? Вот и поезжайте.

– Да, поедемте! – присоединился Горский. – В городе вас действительно ждет Тимур, я виделся с ним вчера ночью.

– Тимур? Да, я хочу, я очень хочу его увидеть…

Тимур спал и с волнением проживал необычайно яркое сновидение. Он видел самого себя в обществе очень миленьких полуодетых девиц, которые строили ему глазки и, казалось, были совсем не прочь, чтобы он ими занялся. Он даже руки вытянул, желая приобнять одну из самых привлекательных красоток, но тут что-то произошло – какие-то посторонние ощущения полезли в этот дивный сон и подло помешали насладиться идущей в руки податливой добычей. Тимур крутился, вертелся, прижимался щекой к подушке, но ни одно из этих ухищрений не помогло. В конце концов он раздраженно открыл глаза и понял, что одеяло съехало на пол, на улице дождь, манящей девушки на самом деле нет, а ему нестерпимо холодно от сырого ветерка, врывающегося в комнату через распахнутое окно. Миллионы дождевых капель с барабанным боем гремели по ржавой жести мансардной крыши и с бульканьем стекали в ливневый желоб. Никакой трубы под этим желобом не имелось, а потому весь поток воды низвергался прямиком на капот припаркованного внизу автомобиля и производил при этом сильнейший фонтанный шум. Тимур толкнул ногой раму, окно прикрылось, а сам он закачался. Когда из мастерской увезли кровать, он стал ложиться спать на надувном матрасе, который, постепенно сдуваясь, превращался под утро в зыбкое ложе, трясущееся, как желе. В памяти всплыли красивые картины крымского побережья, где был приобретен матрас, и то, как он мило покачивался на волнах Симеизской бухточки, когда они с Соней барахтались в теплой воде. Красота была: райские кущи, кипарисы, античные скульптуры на аллее. Жили в малюсеньком домике за пять долларов, у толстой цыганки, под горой Кошка, с видом на море и живописные скалы. На этом самом матрасе он, напившись портвейна, плавал вдоль берега, нырял за мидиями, а Соня голышом загорала среди диких скал, ела немытый виноград и штудировала «Постмодернизм».

Вспомнив сейчас о тех счастливых днях, Тимур страдальчески поморщился и начал привычный для своих поздних пробуждений процесс ленивых потягиваний. Раскинувшись на приспущенном матрасике, он потер глаза и закурил сигарету. Дурацкая привычка – курить спросонья! Бесспорно, гадость, но бросить ее не было сил, а потому он улегся поудобней и в тысячный раз стал осматривать до малейшей мелочи известную ему комнату: стол с тремя икеевскими стульями, бамбуковое кресло-качалку, шкаф с Сониной одеждой, письменный стол, компьютер, книжные полки, цветы, фотографии, замаранный красками мольберт, подрамники, картины. Взгляд уперся в повернутую к стене пыльную картину. Тимур приподнялся на локте и, прищурившись, посмотрел внимательнее.

– Моя картина! – удивленно прошептал он, как будто в первый раз увидел свою давно заброшенную работу.

Живо поднявшись, он подошел к ней, развернул к свету и отступил к противоположной стенке.

– Давно не виделись! Вот ты мне сейчас и сгодишься!