Андрей Хаас - Ярость

– Италия – родина всего прекрасного! – наставительно произнес Георгий. – Любой уважающий себя художник должен хотя бы раз туда съездить. Италия дала миру больше живописцев, чем скучные прибалтийские страны и прочие депрессивные земли, лишенные света и неспособные к пониманию красоты, вместе взятые. Нигде я не видел столько замечательной живописи, как в музеях Рима и Флоренции! А скульптура! Мы знакомы здесь только с копиями, а все подлинники находятся на виллах и в музеях Италии.

Микимаус аккуратно взял Георгия за локоть и, преданно глядя в глаза, стал умолять:

– Георгий! Они просто хотят пригласить вас участвовать в выставке русских художников, которая будет через полгода…

– Знаете, Николай, у меня нет работ даже для собственных коллекционеров, не говоря уже о музейных выставках! А групповые меня вообще не интересуют. Все мои работы зарезервированы на несколько лет вперед. Забудьте вы об этих людях. Давайте лучше выпьем еще вина.

– Георгий! – взмолился Микимаус. – Ну что мне для вас еще сделать?

– Что сделать? – задумался Георгий. – Мне нужно два костюма «Come de garson» из последней коллекции, размер S, черного и белого цвета.

– Вы шутите?

– Ничуть! Давайте сменим тему, – предложил Георгий. – Сонечка! Какая-то вы сегодня задумчивая.

Соня вспыхнула нежным румянцем до самых ушей.

– Знаете, я сегодня поняла, что не права, – тихо прошептала она.

– Вы о Тимуре?

– Да! Я бросила его в очень депрессивном настроении, и неизвестно, каких бед он теперь может натворить. Я знаю его и чувствую, что мне нужно вернуться, боюсь, как бы он не совершил чего-нибудь ужасного.

– Что же, может, вы и правы, – согласился Георгий. – Возвращайтесь сегодня же. Я знаю Тимура двадцать лет и очень люблю его. Он фантастически талантлив, но нуждается в постоянной опеке. Его нельзя оставлять без присмотра, нужно все время хвалить и позволять чувствовать свое лидерство, иначе он начнет добывать его самыми недозволенными методами.

– Знаете, наши отношения зашли в такой тупик, что мне еще сегодня казалось, будто я утратила к нему уважение. Он вел себя таким образом, что я постоянно плакала.

– Он просто очень гордый и самолюбивый человек. Что-то у него не получается.

– Да, я только сейчас поняла, как я его люблю, – прошептала Соня.

В прихожей зазвенел колокольчик, пес вскочил и, глухо ворча, понесся к дверям.

– Только не пускайте сюда этих американцев, – взмолился Георгий.

Наташа ушла и вскоре вернулась в сопровождении Горского. Куратор имел усталый вид, лицо его раскраснелось от жары, седая шевелюра была всклокочена, туфли в пыли. Горский бросил в кресло свой тяжелый портфель и заключил Пепла в объятия.

– Здравствуйте, Георгий, – устало произнес он, похлопывая хозяина дома по спине. – Здравствуйте, господа! Здравствуйте, Соня! – поприветствовал он компанию. – В городе жуткий ливень, а у вас здесь такая благодать, как на другой планете.

– Андрей Андреевич! – радостно вскочила с места Соня.

Совершенно неожиданно она обрадовалась появлению этого неряшливого человека. Близоруко щурясь, Горский надел очки и с жадностью стал осматривать незаконченную работу на мольберте:

– Обожаю вашу морскую тему!

– Спасибо. Что нового в городе, которого нет? – в ответ поинтересовался Георгий.

– Масса событий, – уставшим голосом сообщил Горский. – Не знаю даже, с чего начать.

– Начните с самого интересного.

– Боюсь, что мои новости скорее печальные.

– А что случилось? Закрылась галерея «Свинья»? – шутливо предположил Пепел. – Неужто вы остались без работы?

– На этот раз в точку. Только она не закрылась, а сгорела!

– Что вы говорите? – изумились собравшиеся. – Как? И кто же ее поджег? Неужели сам Дольф? Очередной рекламный трюк?

– Все не так весело, как вы предполагаете. Я бы сказал, что положение трагическое, и происшедшее не оставляет места для шуток – вчера вечером убиты братья Лобановы, бедняга Дольф получил тяжелые увечья, а сама галерея сожжена и уничтожена. Таковы вкратце новости из города, которого нет, – грустно закончил свой доклад Горский.

– У меня просто в голове не укладывается, – испуганным шепотом произнесла Наташа. – Как убиты? За что?

– Если бы не избитость этой пошлой фразы, то можно было бы констатировать «смерть за искусство».

Георгий выключил музыку, и в комнате воцарилось молчание. Горский налил себе полный бокал вина, выпил, вытер губы тыльной стороной ладони и, сразу захмелев, попытался улыбнуться.