Иржи Грошек - Файф-о-клок

Нечто подобное случилось со мною при поступлении в Литературный институт имени Алексея Максимовитча Горького. Собственно говоря – или Максима Горького, или Алексея Максимовича Пешкова, но дело сейчас не в этом… На собеседовании мне задали вопрос:

– Как вы относитесь к великому русскому сатирику Салтыкову-Щедрину?

– Никак! – отвечал я.

– Да как же так?! – не унимался источник вопроса – дама, а по замашкам бывший секретарь партийной организации. – Вы же пишете сатиру?!

Я с искренним удивлением уставился на даму и заявил, что сатирическими опытами не занимаюсь.

– А что же это у вас?!! – взревела дама, бывший секретарь, потрясая моими рукописями.

– Юмор! – смиренно отвечал я.

– Вот это?! Юмор?! – переспросила она, посмотрела в окно и больше вопросов не задавала…

Потому что на дворе шатался девяносто первый год, в августе своем… Мимо, по Цветочному бульвару, проезжали танки, а им что юмор, что сатира – одна малина… Экипаж три-четыре человека, скорость до семидесяти километров в час, основное оружие – пушка…

Конечно, статейки «про нашего дурачка» появлялись и в журналах, и в газетах, но я предпочитал следить за рецензиями по Интернету. И нехлопотно, и отстраненно. N. N. представлялся мне как некий виртуальный персонаж, без физического воплощения в моем лице. «Загадки чешской литературы!» Но через год то ли просочились в печать сведения, то ли отдельные «критики» догадались самостоятельно, однако стали появляться статьи – мол, что же это делается, братцы?! Нет на свете такого писателя, как N. N. Теперь журналисты особо не углублялись в текст романа, поскольку обнаружилась новая тема… «Единственный N. N., проживающий на территории Чешской Республики, водитель грузовика!» – выеживались публицисты и знатоки зарубежной литературы. Целый год они пережевывали сугубо производственную проблему «порнография – не порнография», с такими нюансами и деталями, что сам роман теперь выглядел аки детская сказка о Красной Шапочке, зато публицистические подробности журналистов – откровенной порнографией. И невзирая на то обстоятельство, что к этому времени вышел второй мой роман под названием «Реставрация фриштыка», где, собственно говоря, разоблачалась почти что вся мистификация, «критики и знатоки» продолжали обсасывать проблему – пан я или не пан! Хуже того, они сделали вывод, что я непременно – пани. Потому что «переводчица с чешского», а именно А. Владимирова, давила им на амбиции. Ибо, по доброй советской традиции, кто председатель похоронной комиссии – тот и будущий Генеральный секретарь; а если N. N. литературная мистификация, то А. Владимирова и есть автор романа… Ну не может человек в силу обостренного самолюбия не оставить свой след в книге! Иначе этот бред с «переводчицами» ничем не объяснить…

Я, в свою очередь, подкреплял все догадки находчивых журналистов, раздавая литературные интервью по Интернету и телефону, без риска показать свое подлинное обличье. Говорил и писал только правду, какую хотели услышать знатоки. И в зависимости от настроения представлялся как пресс-атташе или пресс-папье неуловимого сочинителя… Вася Пупкин! Если вам необходима такая конкретика…

– Алло! Может быть, встретимся?!

Телефонный звонок застал меня на пороге квартиры, когда я собрался выйти – в Санкт-Петербург все-таки… И передумал.

Это была давешняя репортерша, которую я неудачно обозвал идиоткой…

– А разве есть необходимость? – отозвался я на предложение встретиться.

– Я бы могла показать интервью наше…

– Моё! – снова уточнил я.

– Ё-ё! – снова согласилась со мной журналистка, поскольку в данном случае я выступал как лучший друг писателя N. N.

Однако сойтись с представителями разноцветной прессы я категорически отказался, потому что на обложке «Фриштыка» была напечатана моя фотография. Подлинная и сдуру! Правда, за отчетный период я слегка видоизменился, заматерел и зарос, но все-таки легко идентифицировался. Особенно настырными дамочками…

– Сам дурак! – сообщила мне журналистка и бросила трубку…

Я искренне не понимаю, для чего читателям нужен автор – во плоти и с авторучкой. За каким, извините, дьяволом изучать его внутренний мир без презерватива. То есть интересоваться личной жизнью писателя, что не имеет никакого отношения к тексту романа. Знать, в какое время автор просыпается и пользуется душевой кабиной. «Сейчас он скажет что-нибудь историческое! Вот-вот – скажет!» Ведь автор вам не Шаляпин, чтобы его послушать. «Э-э-й! Дуби-и-и-нуш-ка – ухнем!» О чем писатель картавит – одному богу известно и без опытного логопеда не разберешь!