Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

А школа была самым душевным местом в поселке. Никакая казенщина: ни черные исцарапанные классные доски, ни щербатые, изгаженные проявлениями неуемной фантазией отроков и отроковиц парты, ни рвущие девчоночьи чулки стулья – ничто не могло уничтожить мирного духа бывшей барской усадьбы. Неудобные для школьных занятий анфилады перестроили, угробив затейливую роспись на потолках; наборный паркет был давным-давно покраден и вывезен кем-то хозяйственным и заменен грубыми досками, стены крашены немаркой серой гадостью, но дух жил, праздный дух. И к учебе, надо сказать, никак не располагал.

Поэтому надо было быть столичной штучкой, Ириной Владимировной Мареевой, с ее недопущением детского вранья, с ее упрямством, с ее настырностью, которая сходила за чувство долга и приносила свои плоды на этих самых школьных олимпиадах.

Усадьба, то есть школа, располагалась в дивном саду, единственном настоящем саду во всем, не поймешь, крестьянском ли, рабочем ли Генералове. Сад не вырубили, как ни странно, и он, хоть и одичавший, все еще буйно цвел веснами, плодоносил красивой, но вяжущей кислятиной, а старый обширный цветник был предметом радения и отрадой Ирины Владимировны и ее коллеги Софьи Сергеевны, которая преподавала в генераловской школе все естественные науки сразу.

Сюда-то, в цветник, где Ирина Владимировна, сидя на корточках, любовалась подснежниками, засиневшими маленьким островком как раз перед весенними каникулами, Софья Сергеевна и принесла подарочек – большой плотный конверт с синим штампом, пришедший на адрес школы и предназначавшийся, как было написано, заслуженному учителю РСФСР Мареевой Ирине Владимировне.

– Ирочка! Заслуженный!!! – только и воскликнула Софья Сергеевна и протянула Ирине Владимировне конверт. – Ну, поздравляю я тебя, как и сказать не могу! Анфиса уже погнала Лизку и деда Илью к столу нести, что найдется.

Анфиса – Анфиса Гавриловна – была физико-матема-тичкой и директрисой школы и любила всех гонять. Лизка – недавней выпускницей и ныне физкультурницей, и куда-либо гонять ее было бесполезно, возвращалась она обычно лишь на следующий день к своему уроку. Дед Илья, Илья Георгиевич, старый учитель, по случаю подменявший всех, мог принести разве что хлеба и старых мыльных конфет из магазина или картошки.

– …погнала Лизку и деда Илью. Потому, Ирочка, я тебя поздравляю и тобой горжусь, но придется нам с тобой, невзирая на Люську и деда Илью, самим озаботиться праздничным столом. Ты же не замотаешь событие? Тебя, наверное, в Тетерин вызывают. Ты конвертик-то открой, солнышко.

– Сейчас, – сказала Ирина Владимировна, ошарашенная и оттого неловкая. И полезла длинным пальцем под клапан конверта. А в конверте оказалось не только приглашение в областной образовательный отдел, дабы вручить Ирине Владимировне верительные грамоты заслуженного учителя республики, но также сообщалось о том, что Ирина Владимировна делегируется от Тетеринской области на Всесоюзный учительский съезд в Москву.

В Москву.

Сердце съежилось, потянуло вниз, повертелось вправо-влево, пережимая артерии, и подпрыгнуло вверх поплавком, и закачалось у горла.

В Москву.

Московская шкатулочка Ирины Владимировны Мареевой и не запиралась толком, а лишь накидывалась плоская стальная скобочка на петельку из толстой проволоки, на петельку навешивался маленький замочек и защелкивался. Ключик от замочка давно исчез, а точнее, утащен был трехлетним еще Юрой для собственных надобностей и потерян, и открывался замочек с тех пор всегда чем-нибудь подручным – шпилькой, булавкой, тонким обойным гвоздиком, и кто угодно мог беспрепятственно сунуть в шкатулочку свой любопытный нос и перебрать бумажный прах.

Однако Ирочкина шкатулочка, дешевая поделка из толстой желтой пластмассы, потрескавшаяся у петель откидной крышки, в семье Мареевых почиталась чуть не за святыню. Ниной Ивановной – потому что дочка-то вышла княжеского рода и княжеского норова, а значит, по наследственному недоразумению была отродясь права во всех своих романтических суевериях, закидонах и вывихах. Алексеем Николаевичем – потому что супруга была характером сильнее.

Или – не сильнее, нет, но непреклоннее и тверже. А такие вот непреклонные и твердые, с прямой спиной и неприятной алмазной резкостью некоторых суждений, вмиг рассыпаются ледяной крошкой и – истаивают в одночасье, если неосторожно поступить с их иллюзорной опорой, с их варварской кумирней, с их тайной тайн, с их милым сердцу проклятием.