Дмитрий Вересов - Возвращение в Москву

– Юлька…

– Все. Сейчас я отвезу тебя на работу, как обещала. Вечером я улетаю в Москву. Я без тебя больше жить не могу, но месяц тебе даю, чтобы решить, можешь ли ты жить без меня. Если ты решишь, что не можешь, просто дай телеграмму, и я тебя встречу в аэропорту. Если по-другому… Не надо по-другому, Юрочка. Я виновата перед тобой и должна тебе.

Юрий Алексеевич молчал и думал о том, что надо бы похоронить Людмилу по-человечески.

Обвисшие провода по стенам тоннеля, сырая темень, мусор, останки погибших городских животных, запах отсыревшего камня. Дышать тяжело. Иногда грохочет над головой, сбоку, внизу – проносятся поезда метро. Очень явственно представляю себе такую картину. В последние дни все, что ни представлю, чуть не действительностью видится. Будто растворилась, исчезла толща, отделяющая мое сознание от явлений. Я понял отличие зрения от видения. Зрение – лишь перископ и слепота по сравнению с видением. Мне очень нравится этот мой новый дар, но и пугает немного. Картины иногда оказываются страшноватыми, и сердце колотится, и холодный пот заливает глаза. Юлька очень боится, это я тоже вижу и чувствую ее страх за меня. Ну уж как-нибудь, осталось недолго, любимая.

Обвисшие провода, сырая темень, тяжело дышать… Обугленный труп у поврежденного кабеля. Рядом – сильно обгоревшее имущество: большой рюкзак и то, что осталось от груды старинных фолиантов. Скукоженный сафьян переплетов, потемневшие золоченые уголки и скрепы и, будто по волшебству, прах вместо пергаментных страниц, будто их адовым пламенем палили, ничего не осталось, все – пепел. А поездов метро больше не слышно – Кольцевая встала, обесточенная.

Аварию на Кольцевой обсуждают уже не первый день. В коротком замыкании обвиняют сгоревшего диггера – ухватился за кабель, должно быть, поскользнувшись на сыром камне, а кабель оказался поврежденным, оголился немного, но напряжение! И все – подземный бродяга погиб, его таинственный груз тоже. Музейные работники в неистовстве проклинают диггера и рвут на себе волосы – погибшие книги, по крайней мере их золоченую отделку, датируют пятнадцатым-шестнадцатым веком, намекают на знаменитую чернокнижную библиотеку Ивана Грозного. Музейщики теперь тоже горазды раздувать сенсации.

Что до нашей личной «сенсации», подлые статейки выходят одна за другой, теперь уже не только в «Цацках». Подобрались уже к Юлькиному предыдущему браку, вспомнили о загадочной смерти Виктора Южина. Ко всему прочему, нам подбрасывают ядовитые анонимки, травят Юльку. Когда успеваю, я перехватываю почту, в том числе и электронную. Юлька измучилась бессонницей, она измотана настолько, что снова согласилась бы платить дань, но я не позволяю, убеждаю, умоляю и этим мучаю ее еще больше. Потерпи еще немного, любимая. Скоро все закончится. Так или иначе ты будешь свободна.

«В светском обществе» мы с Юлькой, однако, стали суперпопулярны, именно что сенсационны, вошли в моду в определенных кругах. Вряд ли на это рассчитывал шантажист. Популярность популярностью, но мы чувствуем себя в тусе дешевыми игрушками, которые сломать не жалко. Скрытые издевки, насмешки, мерзкие намеки, и при этом – исключительное радушие.

Сегодня мы идем на бал по поводу новомодного праздника Хеллоуина. Откуда он взялся-то? Совершенно чужой, темный. День, вернее, ночь всех чертей, так его Юлька назвала. Последняя ночь октября.

– Ты готов, Юрка? Что ты копаешься?

– Кто бы говорил, – ворчу я привычно, чтобы она ничего не заподозрила.

– Ну уж. Главный копуша у нас ты. Маску не забыл?

– Зачем еще? Капюшона вполне достаточно. Там же есть прозрачный кусочек для глаз.

– Ну как хочешь. А я не могу все время задыхаться под капюшоном. Не очень удачная деталь костюма, надо признаться.

Мы в маскарадных костюмах – это условие, при котором пускают к Андрону Парвениди в «Храм» на чертов праздничек. Еще условие: никаких фей, бабочек, принцев и принцесс на балу – одни чудища, черти, привидения, вампиры и тому подобное. Ночь ужасов. Игра в триллер.

Некоторым и костюмы-то не понадобятся. Наоборот, им стоит всего лишь скинуть маску, которую они носят в повседневности. Это не мои бредовые измышления, это Юлька так говорит. Маскарад навыворот.

Я вспомнил отрывок одного стихотворения, которое любил декламировать некий Жама, сосиделец мой под Можайском: