Евгений Нечаев - Квадро

Бойцы чуть расходятся, отдохнуть и оценить друг друга.

– Скажи, у Волкота есть девушка?

Цезарь улыбается:

– Двое.

И, предупреждая следующий вопрос, называет имена. Имена, знакомые Ангелине. Та отходит назад.

– Естественно, они друг о друге не знают, – смеется Цезарь. – С одной он уже год, с другой полтора.

Королева уже по-другому смотрит на дальнюю ложу. Волкот. Воистину великий боец! Но Цезарь рассказал ей об этом, а значит, не собирается отпускать с Арены живой. И вновь безумный всплеск стальных приливов. Меч, трезубец, щит, сеть… руки и губы, ищущие и ускользающие. Атака, блок, защита… пальцы, скользнувшие вдоль бедра… бросок сети… лиф, летящий под кровать… Цезарь уклонился и спустя мгновение трезубец едва не пробил его грудь. Меч остановил трезубец. Кто кого пережмет, передавит, добьет?

– А теперь мой вопрос, – Цезарь спокойно гладит волосы Ангелины. – Скажи, находилось ли чувство, которое могло пересилить плотское влечение к тебе?

– Нет.

– Любовь?

– Если есть любовь, то есть и желание, – королева улыбалась. – А любое желание легко перенаправить. Все, все превращается в секс. Любовь и ненависть, равнодушие и расчет.

– Ты боготворишь похоть.

– Она дала мне это лицо и фигуру. Я плачу по счетам. И мне это нравится. Нравится быть непобедимой. Секс дал мне все.

– И Зубра.

– И его, – согласилась Ангелина. – Он мой навсегда. Прощает мне все.

Блеск стали, отлетает в сторону щит Цезаря… Ангелина изгибается в свете луны обнаженным телом… Цезарь на арене, сломан меч, втоптан в прах щит. Три жала трезубца приближаются, жаждая живой плоти… губы, грудь, лоно. Цезарь отступает. Победа?

Удар.

Трезубец метит в сердце и соскальзывает вдоль стального панциря под хитоном. Второго шанса Цезарь не дает. Стилет, переданный до боя Волкотом, распарывает воздух, легко входя под левую грудь.

Мужчина со спущенными штанами смешон. Но только не Цезарь. Даже в таком виде Император остается Императором. Победителем, и пусть другие считают подобное проигрышем.

– Вот и все. Есть чувство сильнее плотского вожделения. Даже такого, которым владеешь ты.

Ангелина тихо скулит на кровати. Цезарь не сломался, не пожелал ее. Вычурная красота сползает с королевы. Уменьшаются бедра, обвисает грудь, мерзкое лицо, плоское, неприятное, ползет туда, где ему место. Королева возвращается к началу своего пути.

– Какое?!

Во взгляде Цезаря мелькнули все ее любовники и любовницы.

– Брезгливость.

Волкот неторопливо допивал вино.

– Аве, Цезарь!

На полу лежал Зубр. Зубр, загнавший себе в сердце нож по самую рукоять. Волкот грустно улыбался и пил вино.

– Как?

– Рассказал ему об одной девушке.

– Об Ангелине? Что он о ней не знал?

– Не о ней. О другой девушке, которая любила его. И что с ней за это сделала Ангелина.

Цезарь обводит глазами мертвую Арену.

– Sic transit gloria mundi.*

* Так проходит земная слава. (лат)

Дождь шел рядом с человеком. Поддерживал разговор негромким шелестом, улыбался молниями, иногда взрывался раскатами громового хохота. Человек улыбался в ответ и кутался в плащ. Дождь интересный собеседник, но не совсем удобный спутник. Впрочем, друзьям многое прощается, не так ли?

Человек и дождь вели нескончаемый диалог в эпоху вечной осени.

Шаг под козырек подъезда.

– До свидания.

Дождь шутливо стегнул каплями, метя за шиворот. Не попал.

Ступеньки, перила, стальные одноликие двери. Площадка, черная дверь без номера, с глазком.

– О-о! Заходи.

Квартира ударила в ноздри ароматом табака, спирта, мужского пота и женских духов. Сизый туман просачивался с кухни в другие комнаты, вился под потолком, изгибаясь стриптизершей у люстры.

– Хоть топор вешай, – поморщился гость.

– А он и висит, – хохотнул хозяин. В кухне действительно висел декоративный топор. Тонкая леска создавала иллюзию невесомости.

Туфли в угол, плащ поверх вороха курток, штрафную сотню водки в горло. Плохо пошла. Вилка упорно ищет верткий кусок помидора.

– Ну, вот объясни мне, – гости дошли до стадии личных разговоров с пьяным апломбом. – И чего она в нем нашла? Дурак дураком.

– Любовь зла, полюбишь и козла!

На определенной стадии пьянки, набившие оскомину истины слышаться откровениями свыше и вызывают благоговение. В соседней комнате присутствуют девушки, а потому разговор более приличный и возвышенный. Спорят об искусстве, музыке, красоте. Пьют и не забывают наливать прекрасному полу, проливая на менее прекрасный но более устойчивый пол.