Евгений Нечаев - Квадро

Мир не без "добрых" людей. Он узнал все. И негромко обронил:

– Это ее выбор. Я его уважаю.

– Я дрянь, – плакала Она. – Какая же я дрянь.

– Успокойся, – утешала Подруга. – Он тоже не лучше. Он тебе звонил? Нет? Значит, ты ему не нужна.

– Я виновата.

– Ну, с кем не бывает. Если Он тебя любит, то простил бы, а раз молчит, значит наплевать. Забудь. Пошли лучше. Погуляем. Я пива купила.

Чмокнули крышки.

– Будь проще. Он не центр мира. Вон и парни на горизонте. Привет.

– Привет девчонки. Я Штырь. Это Григ.

…

– А пойдемте к нам. Мы недалеко живем, на третьем этаже.

Он сидел на балконе в окружении завядших цветов. Разбитые в кровь костяшки – бил кулаками в стену. Невыплаканные слезы тяжелым комом посреди горла. Двадцать раз он поднимал телефонную трубку, и двадцать раз она возвращалась на рычажки.

– Я тебя слишком люблю, – шептал Он давным-давно.

– А значит, никому не отдашь, и никуда не пустишь?

– Наоборот. Если пожелаешь уйти, я не стану догонять.

– Я не уйду.

Больно. Боже всемогущий, как больно отпускать часть себя! Но Он дал слово и сдержит его. Пусть даже придется выть одинокими ночами в подушку, развивать в кровь кулаки и калечить свою душу. Он пообещал ей свободу и дал.

Все!!!

Он поднимался наверх, мимо третьего этажа, на лестничной площадке которого расположилась изрядно выпившая компания.

– О, гляди, франт поднимается. В костюмчике, да при зонтике.

Компания захохотала.

– Это мой, бывший, – небрежно бросила Она.

Штырь глумливо улыбнулся.

– Да какой он мужик, если такую бабу проворонил, – и звучно хлопнул ее пониже спины.

– Он, поди, руки моет не только после туалета, но и до него!

– Гы-гы-гы!

Он ничего не ответил. Шел вверх. Вслед издевательски засвистели. Рядом разлетелась бриллиантовым каскадом пустая бутылка.

– Тля! Какой он мужик, если за свою бабу даже драться не стал?! – проорали снизу. – Сопля! Клоун пиджачный!

Он развернулся.

– За бл… – Он не договорил слово, скривил губы, – бабу не дерутся.

– Че? – взвился Штырь. – Она подзаборка?

– Это ты сказал.

Его били долго. Умело. Вымещая тупую злость, собственное бессилие и слабость. Дурели от крови и безнаказанности и вновь били.

Ногами.

Лежачего.

В лицо.

Смеялись. Отдыхали. Издевательски поднимали, мол "по справедливости", и снова били. Потом прошарились по карманам. И пошли до киоска отметить "победу".

Первым был Штырь. Пьяный Григ поймал ее в ванной. Потом были еще сразу трое вместе со Штырем.

– Че напрягаешься? – буркнул Штырь, сунул ей в рот сигарету. Сладкий запах марихуаны… – Не напрягайся. Будь проще.

Она судорожно бежала по коридору второго этажа. Обшарпанные двери, заплеванные бычками углы, пустые упаковки от шприцов и сплющенные "Моментом" пакеты. Квартира. Пальцы судорожно давят кнопку звонка.

Долго, слишком долго.

Щелкнули несколько замков, на пороге воздвиглась немаленькая туша хозяина.

– Чего тебе?

– Надо, – прохрипела Она. – Чуть-чуть.

– Деньги есть?

Она замотала головой.

– Ну и у меня ничего нет, – амбал попытался закрыть дверь.

Она завыла и рухнула на пол, обнимая колени дилера, целуя грязные тапки.

– Пожалуйста! Я все сделаю, что хочешь. Дай!

Амбал брезгливо отпихнул ее. Достал "болик".

– Хочешь?

Она бессвязно заныла, сглатывая кислую слюну.

– У меня есть клиент. Хочет вживую эксклюзив посмотреть. Особый. Сделаешь, получишь. Согласна?

Она закивала.

Коммуналки на первом этаже, битком набитые жильцами, давно провоняли потом, фекалиями, тухлятиной. Относительно чистым поддерживали лишь небольшой участок возле лестницы, где постоянно дежурил проштрафившийся полицейский наряд. Вглубь трущоб забирались лишь санитары, подобрать умерших, да и то нечасто.

Куча тряпья прошмыгнула в черный ход, прижимая к груди ворованную банку тушенки. Бесшабашная крыса судорожно дернулась в сторону, не выдерживая "амбрэ" пришельца. В темной глубине коридора кто-то судорожно блевал. Она шмыгнула за фанерную дверь. Обломанный нож вспорол латунный бок консервы. Дрожащий жир стекал по грязным пальцам. Под кучей тряпья заплакал ребенок.

– Заткнись. Замолчи!

Голодный ребенок не унимался.

– Заткнись!!! – заорала Она.

Плач становился громче, мешая есть.

– Замолчи, замолчи, замолчи! – ритмичные удары перекликались с бессвязной руганью. Ребенок замолчал, можно было и поесть.

Грязные тряпки с трудом впитывали детскую кровь из пробитых сломанными ребрами легких.