Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Она его пускала погуляти. Потом садилась прясть. Шерстяной кудель мечет, а нитки через грядки бросает. Потом, как напрядет, бывало, веяла золото. Ягавая баба ведь золото веет; как совьет веретешко, и в ящик, и ящик запрет, так ты поди попробуй найди ключ, отвори или отбери ящик, веретешко переломи, кончик брось назад, а корешок перед себя. А яички там отдельно. Все это она засовывала под порог или полог, а поди-ка попробуй-ка! Сейчас съест.

Бяфа пошкандыбал, как обычно, неторопливо, качая в такт шагам огромными рогами и бородой.

Ягавая баба вернулась в избушку на курячьих голяшках и думает: «А на кой ляд я сюда вернулась?» Развернулась и пошла прочь из избы. Забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами, вместо столбов у ворот — ноги человечьи, вместо запоров — руки, вместо замка — рот с острыми зубами.

И вот нарядилась ведьма нищенкой, приехала в город, протянула руку и стала просить милостыньку. И один добрый молодец посмотрел на нее, пожалел и говорит сам себе:

— Разве мало золотой казны у нашей матушки? Подам этой нищенке святую милостыню.

Добрый молодец вынул червонец и подал старухе; она не берется за деньги, а берет его за руку и вмиг с ним исчезла. То есть тьфу, наоборот, с деньгами исчезла, а не с ним. Запуталась. Голова-то дырявая!

Тут и другие его приятели подошли. Винца выпили и поехали кататься. А маленькая старушонка тут же рядышком пристроилась, клубочком свернулась, нос хвостиком прикрыла, ее и не видать, и не слыхать.

А лучше бы она вместе с добрым молодцем-то исчезла!

Сказала бы ему:

— Фу-фу-фу! Русским духом пахнет! Кто здесь? Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, нынче русский дух сам на ложку садится, сам в рот катится!

Привела бы к избушке и сказала так:

— Покатаюсь я, поваляюсь я на Лутонькиных косточках, Терешечкиного мяса наевшись. Ну, избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила, повернись ко мне передом, к лесу задом; мне в тебя лезти, хлеба-соли ести.

А он бы и слова молвить не мог. А потому что, кто видит ягу, становится нем.

А она бы привела его в горницу, растянулась и толстым голосом сказала:

— Поживи ты наперед да поработай у меня, тогда и отпущу тебя; а коли нет, так я тебя съем! Подавай-ка сюда, что там есть в печи; я есть хочу.

А кушанья настряпано человек на десять; из погреба вынесла бы она квасу, меду, пива и вина. Все съела, все выпила старуха; ему оставила только щец немного, краюшку хлеба да кусочек поросятинки. Стала бы спать ложиться и сказала:

— Когда завтра я уеду, ты смотри — двор вычисти, избу вымети, обед состряпай, белье приготовь да пойди в закром, возьми четверть пшеницы да очисть ее от чернушки. Да чтоб все было сделано, а не то — съем тебя!

А на другой день стук-стук, приходит баба-яга:

— Подавай обед! Пить-есть хочу!!

Он поставил на стол хлеб-соль и жареную утку; она все сожрала да еще спрашивает.

— Больше ничего нет, мы сами люди заезжие.

Баба-яга ухватила его за волосы, принялась таскать по полу, таскала, таскала, еле живого оставила. Наутро опять баба-яга —золотая нога спит непробудным сном, залегла отдыхать на двенадцать суток, зубы на полке, а нос в потолок врос.

Это все ей во сне привиделось. Сегодня проснулась и все вспомнила, как на самом-то деле было. Приехали добры молодцы, люди заезжие, да к ней в лес! А ведь не младенчики. Таких не съедать бы впору, а накормить, напоить, в баньке попарить, всех троих спать уложить, а уж потом и наутро и разговоры разговаривать. Со всеми троими: не то по очереди, не то со всеми с троими разом! Как это разом? Она прыснула в ладошку.

Ягавая баба, морда жилиная, нога глиняная, зевнула, потянулась и поскрипела зубами. Опять ступились? Соскочила с пече, накинула на голое тело ягу, сегодня из неблюя, и, прихрамывая, подошла к двери.

Сказала:

— Эй, запоры мои крепкие, отомкнитеся; ворота мои широкие, отворитеся!

Со скрипом отворилась дверь, и баба вышла на двор испробовать зубы на донельзя изгрызенной неподалеку растущей осине.

Ночью ударил крепкий мороз, и тонкие веточки осины покрылись белыми кружевами инея. Она-то сама, костяная нога, холода не чувствовала, а все-таки ногам было очень холодно. Ягавая баба приподняла подол яги и присела помочиться. Струйка звонко зажурчала, и баба, пока моча не кончилась, смотрела, как снизу подымался пар. Сегодня он был густой, белый.

Погрызла, вернулась в избушку, взяла стоящий у стены рашпиль и стала точить зубы. Аж вспотела точить. Хоть мертвые и не потеют, ан зубы-то железные! Тут и мертвый вспотеет.